– Позвольте возразить, господин Кольбер. Как солдат, хочу указать вам на то, что порох, сгорая, производит выстрел. А как дипломат, напоминаю: любой выстрел имеет цель, не говоря уж о возможных жертвах.

– Я, верно, обмолвился, – нервно усмехнулся министр, сознавая, что генерал иезуитов играет с ним, как кошка с мечущейся мышью. – Другими словами, средства, вложенные в войну, не скоро вновь обращаются в наличные. С этим вы согласны?

– Бесспорно, господин Кольбер. Хочу только выразить надежду, да что там – полную уверенность в том, что эти расходы никоим образом не могут сказаться на состоянии французской казны. Слава Богу, финансы Франции в надёжных руках.

Каждое слово герцога д’Аламеда кинжалом ранило сердце суперинтенданта. Однако тот нашёл в себе силы поклониться в ответ на изречённую любезность:

– Это могло быть и впрямь так, монсеньёр, если бы не сопутствующие войне обстоятельства…

– Понимаю, – сочувственно кивнул Арамис, – вы изволите говорить о банкротстве Ост-Индской компании?

Министр скрипнул зубами, но при этом откинулся в кресле, рассчитывая, что зубовный скрежет сойдёт за звук потревоженной мебели.

– Я убеждён, что это – временный дефицит. Мадагаскар покорится, кредит вернётся, а с ним и деньги. Ведь вы по-прежнему верны своему принципу, изложенному вами в Блуа: всегда иметь в запасе пять миллионов для преодоления подобных неожиданностей?

– Ах, господин д’Аламеда! – воскликнул слегка выведенный из равновесия суперинтендант. – Все эти неожиданности хоть и неприятны, однако всё же не губительны, а знаете почему?

– С нетерпением жду разъяснения.

– Так слушайте, монсеньёр. И война, и разорения, и кораблекрушения – производные жизнедеятельности государства, а значит – вещи предсказуемые.

– Следовательно?..

– Следовательно, на них всегда можно найти деньги, и верьте – они у меня находятся. Только не поймите меня превратно: говоря «у меня», я подразумеваю «у короля».

– Будьте покойны.

– Но есть в нашем бюджете расходная статья, которая никогда не может быть определена заранее.

– Даже вами?

– Даже мною.

– Полноте, сударь. Вы пугаете меня, что до вас удавалось, поверьте, немногим… В сущности, одному только д’Артаньяну и удавалось.

– Тем не менее это так.

– Что же это за статья, не подлежащая предварительной оценке? Уж не создание ли этого великолепия? – и Арамис выразительным жестом обвёл пространство вокруг.

– О нет. Строительство Версаля поглощает немало золота, это верно, но редко выходит за рамки сметы. Это всё – заведомо оговоренные суммы.

– Я, право, теряюсь в догадках.

– Оно и понятно, монсеньёр. Видно, что вы не были частым гостем при французском дворе.

– Если вы разумеете двор ныне царствующего короля, то не далеки от истины. Что до двора Людовика Тринадцатого, смею вас уверить: я знал его лучше многих других.

– Это другое, совсем другое.

– Да уж, – горько усмехнулся прелат, – наверное, вы правы: сын не слишком похож на отца. Естественно, что и окружение должно быть иным.

– Я говорю не о персонах.

– Значит, об этикете – этом полурелигиозном догмате современности?

«Ну всё, довольно водить его за нос, – подумал Арамис, – а то он в двух шагах от обморока».

Действительно, пот со щёк Кольбера можно было собирать стаканами.

– Нет, монсеньёр. Дворцовые приличия не оплачиваются из государственной казны и, следовательно, мало трогают меня. Я не придворный.

– Видимо, речь идёт о королевских забавах, – милостиво обронил посол давно ожидаемую собеседником фразу.

Вздох облегчения, вырвавшийся из птичьей груди Кольбера, напомнил Арамису шумное дыхание Портоса.

– О да, ваша светлость, вы попали в точку. Но… смею ли быть с вами вполне откровенным?