– Прошлой или нынешней?

– А разве у них разные причины?

– Прошу прощения, ваше величество. Причина действительно одна.

– Я так и думал. Итак?

– Де Вард всей душой…

– Скажи лучше: всем нутром. Лично я души в нём что-то не замечал.

– Ваша правда, государь. Итак, де Вард ненавидит господина д’Артаньяна.

– Д’Артаньяна?!

– Именно так.

Людовик XIV задумался. По выражению его лица фаворит решил было, что накликал большую беду на голову графа: Король-Солнце питал слабость к д’Артаньяну и чтил его память. Однако уже через минуту монарший гнев сменился живым интересом: казалось, король что-то задумал.

– А что, у де Варда есть веский повод для ненависти? – как бы невзначай поинтересовался он.

– Кажется, покойный маршал доставил много хлопот его отцу.

– Так, так…

– Хлопот или ранений – как будет угодно его величеству.

– Что ж, похвальная сыновняя привязанность, – заметил Людовик к величайшему изумлению Сент-Эньяна.

Затем, подумав, продолжал:

– А Фронтенак, стало быть, заступался за д’Артаньяна?

– Неизменно, государь. Господин де Фронтенак боготворит маршала.

– Похвальное дружеское чувство…

– О, маркизу не выпала честь дружить с господином д’Артаньяном, иначе, возможно, де Вард возненавидел бы и его. Тогда у нас уже было бы смертоубийство!

– Как?! Он, что же, нападает и на друзей моего гасконца?

– Вспомните, государь: он дрался с Бражелоном, а тот был всего только сыном его друга.

– Да, я припоминаю, – раздражённо отозвался Людовик, слегка помрачнев при упоминании Рауля.

Де Сент Эньян мысленно обругал себя за то, что нечаянно вызвал неудовольствие повелителя. Он поспешил направить беседу в более безопасное русло:

– Жаль, что никого из четырёх мушкетёров не осталось в живых. Кто-нибудь из них непременно убил бы графа.

– Ещё жив Арамис, – глухо сказал король, всё больше мрачнея.

– Разве, государь? Но ведь он всё равно что мёртв: никто не знает, что с ним сталось.

– Я-то знаю, Сент-Эньян.

Граф поклонился, признавая превосходство монарха, и застыл в ожидании новостей, чувствуя себя при этом вполне по-королевски. Сам король тем временем, видимо, пришёл к какому-то решению, поскольку увлечённо начал:

– Послушай-ка меня… Этого самого Арамиса, ставшего аббатом д’Эрбле, а впоследствии – ваннским епископом и правой рукой Фуке, сейчас зовут герцогом д’Аламеда. Ты запоминаешь?

– Судите сами, государь: Арамис, д’Эрбле, д’Аламеда…

– Молодец! Знаешь, завтра он прибывает в Версаль в качестве испанского посла. Не удивляйся, прошу: хватит и того, что удивляюсь я сам.

– Слушаю, государь.

– Нужно, чтобы всем стало известно прошлое господина д’Аламеда. Ведь это, клянусь Богом, славное прошлое славного рыцаря. Следует воздать послу почести, как по-твоему?

– Я понял, государь, однако…

– Ты колеблешься?!

– Да нет же. Просто думаю, что для выполнения такой миссии мне не мешало бы самому прежде узнать что-нибудь из его прошлого.

– Ты прав. Ну, что ж… Да взять хотя бы бастион Сен-Жерве. Тебе известна его история?

– Я дворянин, ваше величество.

– Что с того?

– Подвиг на бастионе Сен-Жерве – честь и слава дворянства шпаги. О да, мне известна эта история.

– Вот и хорошо. Далее: под Шарантоном шевалье д’Эрбле застрелил герцога Шатильона.

– О-о!

– Из пистолета, запомни. А чуть позже на дуэли проколол плечо коадъютору.

– Господину де Гонди?.. Кардиналу де Рецу?!

– Ему. Думаю, этого тебе будет достаточно. Прочие его подвиги – не для широкой огласки. Справишься?

– Будет в точности исполнено.

– Дело как раз по тебе, а?

– Сущая правда, государь.

– Значит, завтра утром это будут знать все?

– Все, имеющие уши, ваше величество.

– Не сомневаюсь. И прежде всего – де Вард, не так ли?