Мой взгляд скользнул к торчащему из-за широкой спины полковника рукаву ветровки. Он повернул голову, небрежно стащил ветровку со стула, потряс ею, из правого кармана извлёк карандаш, тронул окровавленный грифель пальцем, приподнял бровь.

— Ты же понимаешь, я не могу проигнорировать происшествие…

Гул в ушах.

— Оставить тебя без…

Безнаказанной?

Голос полковника утонул в непрерывном шуме, а сам он раздвоился. Я сморгнула странную пелену, но ничего не изменилось. Он то сливался в одно лицо, то раздваивался, перетекая из одного в два. Два мира, два человека? Стало трудно дышать…

Я очутилась на грязной улице среди домов с разбитыми безглазыми окнами. И кто-то за ними тихонько, тоненько плакал. Этот плач мне был знаком, он разрывал сердце. Данилка? Запах крови и смрада заполнил ноздри. Там за разбитым окном мой мальчик, мой сынок. Темно, сыро, грязно, страшно. Черная земля, подвал, рваные тряпки, странные лужи. Дани-ил!

Под носом ватка с нашатырём. Открыла глаза, падая в реальность. Обморок? Надо мной склонился Виктор, полковник отодвинул стул, сел на безопасном расстоянии. Док убрал ватку.

— Всё нормально. Просто отключилась.

Есть ли в этой комнате засов? Я бы хотела остаться в одиночестве. На час, на два, на три. Без всепоглощающего надвигающего кошмара, против которого я бессильна. Притаиться, чтобы все забыли про меня.

Док вышел, я проводила его затравленным взглядом.

— Стаса сегодня бортом отправим в больницу, он сюда не вернётся. Тебе нужно успокоиться и забыть…

Да-да. Сию секунду. Слушаюсь и повинуюсь. Как это сделать? Кирпичом по голове?

Полковник поджал губы, потёр подбородок с отросшей щетиной, посмотрел в окно, словно там было что-то интересное, кроме унылой серой площади. Гнилое место вместе с гнилым яблоком, поразившим гнилью всю корзину. Почему он не уходит? Ещё немного и я потеряюсь в этой комнате, которая полчаса назад казалась безопасной. В колонии нет безопасных мест. Негде спрятаться.

— Лагерь находится в аномальной зоне. Здесь тяжело не только осуждённым, но и всем сотрудникам. Вы здесь временно, мы – постоянно. В такой обстановке иногда случаются инциденты. Некоторые срываются.

Полковник наклонился ко мне, прищурился. Во взгляде появилось затаённое раздражение.

— До твоего приезда, у нас не было подобных проблем.

С другими шло как по маслу…сссуу…

— Вы сказали, что не можете оставить меня безнаказанной.

Полковник выпрямился, на секунду опешил, удивлённый моими словами.

— Пошутили?

— Оставить тебя без присмотра.Ты можешь жить в гостевой комнате.

Это сейчас так называется? Под присмотром? Чтобы всегда быть под рукой, когда понадоблюсь? Или он уже всех перебрал? От этой мысли стало совсем мерзко. Уверен, что соглашусь. Играет как кот с мышью. Наблюдает за жертвой, которая должна добровольно отдать себя в руки палача.

Когда-нибудь я найду смелость сказать это в глаза мужу. Полковник – не муж, не когда-нибудь…, сейчас…

— Не…, — голос сорвался. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться, — нет. Я ни в чём не виновата. Вообще ни в чём…и не буду с вами спать.

Полковник стремительно поднялся, опрокинув стул, и вышел из комнаты.

После скудного завтрака – яичницы из одного яйца с пятью шкварками, которую принёс Виктор, мне удалось уснуть. Я провела в так называемом стационаре целый день. На обед док доставил обычный паёк – банку кильки в томате, галеты и шоколадку. Обещал чай, но не принёс, я довольствовалась водой из-под крана. Здесь она оказалась чистой – воды я напилась вдоволь.

Ближе к вечеру док поставил мне капельницу, продемонстрировав лекарства и своё оскорблённое лицо. Театральное представление Вити не заставило меня каяться и подлизываться. У меня выключились все эмоции, кроме недоверия и подозрительности я не испытывала ничего. Сотрудники колонии и даже девчонки, которые заманили к столовой, вели свою игру. Мой и так неидеальный мир потускнел, поблёк, осыпался красками, оставив только тёмное, низкое, дождливое небо снаружи и внутри.