Пабло больше никуда не спешит. Он смотрит пристально, почти не моргая, и молчит. Что же он видит? Камилла неизменно задавала себе один и тот же вопрос, одновременно силясь понять, откуда в этом древнем умирающем динозавре столько мудрости спокойно принимать то, чего не избежать? Принимать… Страшное слово. В нем нет надежды, в нем только пепел и слёзы. Разумеется, Камиллу порой посещали размышления о собственной смерти и своим юным умом она понимала, что конец неизбежен. Иногда, поддаваясь скорби разбитых иллюзий, она мечтала не просыпаться вовсе, но… Если бы кто-то с утра, за завтраком, ей сказал, что сегодняшний рассвет последний в жизни, омлет, пусть и подгоревший, но последний, и кофе скорее всего тоже?! Как бы она себя повела? Приняла бы безоговорочно судьбу или предпочла бороться? Чёрта с два бы она смирилась – самое малое начала бы истерить, плакать, сопротивляться наконец! – ответила самой себе девушка. «Ведь никто не знает, что ТАМ. А вдруг там вообще ничего нет? Вдруг меня поглотит пустота… НИЧТО. Что же будет с моей Эмилией, растворись я в этом самом ничто?» Ладони тут же покрылись липкой испариной, желудок больно скрутил спазм, а сердце неистово застучало – Камилла, физически ощущая падение в бездонную пропасть, машинально и с надеждой во взгляде посмотрела на старого дона. «Поживи подольше, пожалуйста, родной мой. Нет ничего дороже завтра. Держись. Пабло, ты старый, но всё ещё крепкий… Мы любим тебя».

Взгляд Камиллы не коснулся старика даже мельком, так как тот был в этот момент далеко… Неподвижно и внимательно он созерцал дом, расположенный через дорогу слева: полуразрушенный старый особняк с пятью рядами ступеней, красивой кованой лестницей, одетый в лохмотья красной штукатурки, безжизненно свисающей с кирпичных стен.

– Дон Пабло, – Камилла не выдержала и нарушила красоту его задумчивого молчания. – Дон Пабло, что вы видите там? Почему часами рассматриваете этот дом? – девушка надеялась услышать ответ, который успокоит помятые от бессонницы пустые бумажные пакеты её мыслей.

– Камилла, – старик ответил улыбкой. – Ангел мой, ты такая же красивая, как твоя мама. Хочешь спросить про этот дом? Ничего необычного в нём нет. Он, как и я, слишком много видел, но уже слишком старый, чтобы жить. Его век подходит к концу. Пожалуй, и не только его, в этом старом квартале всё кричит о прошлом и терпеливо ожидает своего конца. Разве ты не слышишь, как об этом уныло скрипят рассохшиеся ставни? – слукавил дон Пабло, не желая рассказывать о том, что видит на самом деле. Призраки утром появились вновь в тени того самого дома и отчего-то задержались дольше обычного.

– Слышу, дядя. Я… я очень люблю вас, – впервые непроизвольно произнесла девушка. Слова сами собой сорвались с губ и защемили сердце предчувствием неизбежной скорой разлуки…

В интимный разговор двух близких душ неожиданно и беспардонно вмешалась донья Сеселла. Она попыталась втиснуться в дверной проём, отделявший балкон от кухни, отчетливо понимая, что для троих взрослых людей места тут недостаточно. Переносить чужой диалог молча и не вмешиваясь было намного выше её сил:

– Детка, отчего же ты так и не рассказала нам, почему вчера пришла домой так поздно? – любопытно прищурив правый глаз, ехидно спросила тётя.

– Простите, что потревожила. В «Ла Кайпиринью» вчера заглянули иностранцы. Азиаты. Думаю, корейцы или китайцы, мне не разобрать. Они до того набрались, что совсем не спешили уходить. Пить бедняги совсем не умеют. Вы же знаете, тётя, наш бар работает до последнего клиента, – краснея и запинаясь произнесла девушка.