– Ничего, – бойко возразил краевед, – местность исторически интересная, непременно найдётся и ещё что-нибудь уникальное! Будет у нас, что предъявить, будет!

– Да почему ж ты думаешь, что чего-то такое найдётся? – не унимался Егоров.

– Да потому что не может такого быть, чтоб не нашлось! – заявил Шевлягин, истово тараща бледные глаза.

– Не может – и всё!

Что-то заманчивое всё-таки брезжило в его странной уверенности, и все ненадолго стихли, осмысливая дерзкое умозаключение краеведа.

Переведя дух, Шевлягин устремил вдаль мечтательный взгляд и, будто декламируя лирическую прозу, продолжил:

– А кроме того, ведь места у нас замечательные! Я лично нигде красивее не видел.

– Чего ты вообще видел-то? – не выказывая ни малейшего почтения к лирике, поинтересовался вредный Егоров, – Вот Славка, например, Америку повидал.

Под общий смех Славка-матрос смущенно отвёл глаза.

– Не, я до Америки маленько не доплыл.

– Ген, как думаешь, дорогу-то нам построят?—полюбопытствовал хромой Тимоха.

– Обязательно, – сухо пообещал Гена.

– А по мне, так лучше бы перерыли её совсем, чтоб никто сюда не шастал, – с вызывающим легкомыслием заявил Егоров. – А то начнут тут строительство и испортят всё. Вот, например, когда мост соорудили, так всю песчаную отмель засыпали. С тех пор ребятишкам и искупаться негде.

– Да ладно тебе, Иваныч! Может, заодно и клуб построят, – продолжая щелкать семечками, съязвил Славка-матрос.– Ещё на танцы сходишь, если доживёшь.

– Нет, скорей уж церковь восстановят! – в тон Славке брякнул хромой Тимоха.

Все захохотали, зная, что такому уж точно никогда не бывать, а Шевлягин, всерьёз разозлившись, запальчиво крикнул: «и восстановят!»

– Это вряд ли, – с нарочитой кротостью возразил Егоров. – Тогда ж Митькин гараж разбирать придётся.

Однажды Гене привиделось во сне, что он прыгнул с церковной колокольни и полетел, раскинув плетёные крылья, обтянутые чем-то полупрозрачным, желтым, как топлёное масло. Внизу лежала река, отражая небо и просвечивая до самого дна, до утонувших коряг, зелёных валунов и тёмных водорослей. Слева проплывал Загряжский холм, запрокидывался, удалялся, становился всё меньше. Река поворачивала вправо, а впереди расстилался пологий речной берег с заливным лугом и полем. Гена сжал кулаки; крепко привязанные руки ломило в плечах, ветер бил в лицо, не давал дышать. Поле приблизилось, поднялось, встало дыбом и всеми зарослями бурьяна, полыни, путаницей мышиного горошка и плотной, напитанной живыми соками почвой ударило Гену в лоб.

Проснувшись на полу возле кровати, Гена потёр ушибленную о комод голову и пробормотал:

– Всё равно надо искать. Везде надо искать!

Он забрался обратно под одеяло, и до утра в полусне придумывал слоган со словами «исток», «колыбель», «воздухоплавание» и «аэродинамика».

Наутро Гена поехал на попутке в райцентр и заказал в библиотеке литературу с упоминанием полётов на самодельных крыльях. Под руководством строгой библиотечной барышни он целый день – до слёз и чёрных блох перед глазами,– смотрел в компьютерный монитор, читал, разглядывал картинки и старинные чертежи, и вернулся в Загряжье с твёрдым убеждением, что с местной колокольни тоже кто-то летал. На это указывало и её расположение, и приблизительная дата постройки на Поповке первой, белокаменной церкви. И ещё – сон: незабываемое, явственное до озноба, до ломоты в суставах ощущение полёта.

Гена обследовал склоны Поповки и заросли крапивы возле церкви, прошёлся по остаткам учительского барака и школьного фундамента, выкопал на всякий случай обломки статуи Ленина и на тачке перевёз их к себе в огород.