Прошла неделя или около того. Мы проснулись от звонка в домофон. Кирилл сказал: «Перепутали, не будем открывать». Мелодия прервалась, выждала полминуты и заиграла снова. Кирилл встал, поднял трубку, а вернулся растерянный, с тремя полицейскими, и ботинки у них были грязные, в питерской слякоти, они оставили большие серые следы на плитке в коридоре, у них не было собаки, они сказали взять паспорт и идти с ними, и Кирилл не стал помогать мне, потому что я его обманула, а мама каждый месяц писала письма, в которых рассказывала, во что верит теперь, я была одна, одна, одна. Кирилл вернулся и сказал: «Молчали. Наверное, дворник или почтальон». Он ушел чистить зубы, а я залезла с головой под одеяло и попробовала подумать о чем-то другом. Хлопнуло открытое окно от сквозняка. Это все только мои мысли, у меня даже нет настоящего повода бояться, мне должно быть стыдно – и мне стыдно.

Я уговаривала себя успокоиться, а люди смотрели. Женщина в очереди в овощном заглядывала в мой телефон. Мальчик, которого за руку вели из садика, все знал. Однажды вечером я вышла выбросить мусор. Во дворе-колодце возле мусорки курил парень в военной форме, курсант. Он улыбнулся и поздоровался, я поздоровалась тоже и отказалась от сигареты. Он был голубоглазый, с мягким лицом, рассказывал что-то про увал и про друга, который его предал, задавал много вопросов, на которые я отвечала либо односложно, либо неправду, потому что совсем не разбирала, что он говорит, а слышала только жужжание. Меня тошнило. Я вышла из дома с одними ключами, без телефона, буквально на секунду, но сказала парню, что была здесь в гостях у подруги, а теперь тороплюсь на встречу, и убежала. Он не должен был знать, где я живу. Я дошла до Некрасовского сквера и сидела там на траве. Рядом женщина выгуливала черную свинью. Свинья вскапывала землю, а вокруг собрались джек-расселы, чихуахуа и бульдоги, удивленные и напуганные. Это все было очень глупо. Я вернулась домой, написала кудрявому парню из Грузии большое сообщение о том, почему я не могу продолжать работать, трижды извинилась – в начале, в середине и в конце, отправила и заархивировала диалог, чтобы не видеть, что он мне ответил. У меня не получалось спасать людей. У меня вообще ничего не получалось, кроме беготни вокруг самой себя.

Вике нужно было идти. Она оставила мне ссылки на чаты для волонтеров и сказала: «Нам всегда нужны люди, пусть даже на мелкие задачи». Я шла по улице и гипнотизировала кнопку «вступить»: в чате были сотни человек. Мне хотелось стать частью этого, но я знала, что сделаю им всем только хуже, а себя сведу с ума. Я удалила Викино сообщение.

Сегодня день мытья головы. Я старалась делать это реже – раз в три или четыре дня, чтобы, как советовала женщина из видео, поменьше тревожить волосы. Иногда получалось мыться в тишине, но сегодня все смешалось: работа, вакансии, Вика, волонтерство. В ванной машинка неторопливо стирала вещи Юлианны. Я долго выбирала, что послушать, включила лекцию про Хиросиму, села на корточки в душе, так, чтобы холодная вода не стекала по спине, и аккуратно намылила голову. В руках осталось много волос, но это потому, что я уже три дня не расчесывалась, только собирала заново пучок по утрам. Я завернула волосы в полотенце и еще немного постояла под водой. Один из самолетов, с которого кидали бомбы на Хиросиму, назывался именем матери пилота. Он очень гордился тем, что делает, и хотел, чтобы она была причастна. Машинка начала отжимать, грохотать и раскачиваться, тюбики и бутыльки, которые стояли на ней, повалились на пол. Я выскочила мокрая и села на нее сверху, прижала. Когда машинка закончила, я все подобрала и расставила аккуратно, в два ряда, как было. Забираться после душа в большие мягкие домашние треники было уютно. Наверное, можно сказать, что у меня стал появляться собственный быт.