– Конечно, не дура! Твои вещи многим в классе нравятся, мам! – Школьница улыбнулась своему вранью. Несчастная бесформенная кофта, в которой тонкая фигура девочки тонула и терялась, больше недели тусила на свалках Краснодара, куда отправилась в тот день, когда был куплен однотонный спортивный костюм по фигуре. Люба знала, что родители Бутенко на собрания не ходят, а значит шансов у матери пересечься да узнать правду нет.

– Хорошо, что с умом меняться умеешь, дочь! – Товарный кассир неуверенно посмотрела на подростка и решилась: – Не знаю, как среагируешь… Всё-таки моя одёжа тебе дорога… К Шурику на работу устроилась приезжая женщина с двумя детьми младше тебя, мальчиком и девочкой. Денег нет, жилья нет – бедные очень! Спрашивали, кто может подать одеждой да едой. Выберешь что-нибудь из своих вещей, чтобы отдать нуждающейся несчастной семье?

Старшеклассница несказанно обрадовалась: шанс легально избавиться сразу от большого количества устаревшего тряпья перепал впервые.

– Конечно, мама! С удовольствием поделюсь! Переберу, оставлю любимое, а остальное передам в добрые руки.

– Ну слава Богу! Спасибо большое за понимание… Уж больно мне их жалко! На своей шкуре знаю, каково быть голытьбой!

Александра тяжко вздохнула и медленно опустилась на Любину кровать. «Поговорить хочет», – сообразила дочь и присела напротив, за свой рабочий стол.

Старшая Поспелова была очень щедрым и гостеприимным человеком. Для пришедших на Солнечный 27 к столу выставлялось всё самое интересное, свежее да вкусное, а уходили посетители всегда с сумками, доверху набитыми подарками и деликатесами. Если Шура кого-то одаривала, то делала это от всей души, широко и бескорыстно.

К щедрости и гостеприимству Александры Григорьевны добавлялось ещё одно замечательное качество – женщина была на редкость сострадательной. Она крайне болезненно относилась ко всем униженным и оскорблённым, к людям, побитым жизнью, к калекам и сиротам, стремилась помочь, а то и защитить. Но нередко желание спасти оказывалось неуместным и бестактным вмешательством в чужую жизнь, потому что Поспелова умудрялась причинять помощь без данного на это разрешения. Люди оскорблялись, а железнодорожница, изумляясь, недоумевала. Ведь намеренно обидеть она не то что не хотела – даже не думала!

– Лену попрошу сдать им за символическую плату половину дома. Коммуналку-то платить тяжело, да и одной жить страшно. Отцова хата для неё слишком большая – сама говорила! А так и людям хорошо сделает, и самой не одиноко будет.

– Добрая ты, мам!

– А как же без этого! Нужно бедным помогать, Любушка! Добро потом в сто крат вернётся.

– Они русские?

– Конечно, русские! С чего им быть другими?!

– Понятно. Я так и думала. Мам, можно я твои драгоценности примерю?

– Ради Бога!

Девушка принесла из гостиной хрустальную вазу, наполненную бусами, серьгами и браслетами.

– Столько красоты лежит без дела! Почему ничего не носишь? – поинтересовалась школьница, прикладывая к груди длинные тяжёлые бусы из янтаря.

– Да куда мне на старости лет! Помирать скоро. Нечего людей смешить! – Александра пронзительно посмотрела на дочь и отвернулась к окну.

Шура была полной женщиной с большой пышной грудью. Круглое лицо – с глазами, выражающими миру одновременно недоверие и наивность, с пухлыми губами, с левой стороны которых красовалась тёмная выпуклая мушка, – из-за напряжённой поджатой челюсти выглядело нервным, даже недобрым. На шее – несколько бородавок, ещё пара расположились у её основания. Широкие крестьянские ладони с короткими пухлыми пальцами и квадратными ногтями выглядели неухоженно. За ногами она тоже не следила; грубая кожа на стопах летом покрывалась глубокими чёрными трещинами, с которыми в бане не могла справиться пемза. Кремы для рук, ног и лица – никто в доме Поспеловых такого не знавал. К уходу за телом товарный кассир относилась с пренебрежением, считая его уделом неженок и бездельниц. Любе было странно слышать подобные заявления, ведь в молодости Шура слыла редкой красавицей, щеголихой, тщательно следившей за внешностью да ни в чём себе не отказывавшей.