Поздоровавшись с мамой и братом, шумно беседовавшими за обеденным столом, Люба прошла мимо, отодвинула занавеску и аккуратно пронырнула в комнату к Василию Михайловичу.

– Возвращаю, пап.

Отец приподнялся на кровати, поправил на носу очки и отложил газету в сторону.

– Прочитала? Понравилось? Клади в стопку на краю.

Девочка присмотрелась к скудному содержимому стола.

– Можно я у тебя эту книгу возьму? Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия». Любопытное название! Интересная?

– Конечно. Английская классика. Но ты можешь её не осилить.

– Почему, пап?

– Не по возрасту. Там много острой утончённой сатиры. «Ярмарку тщеславия» нужно читать медленно, смакуя, чтоб ничего ценного не упустить. Это тебе не фантастику и американские страшилки страницами глотать!

– Хорошо, постараюсь быть внимательной. – Люба потопталась на месте. – Пап?.. Можно к тебе?

Василий Михайлович ласково улыбнулся.

– Залазь.

Дочка взгромоздилась на односпальную железную кровать, перекатилась через отца и умостилась полежать сбоку, у стены, на которой висел на гвоздях тонкий ковёр с пёстрым орнаментом.

Ещё будучи совсем ребёнком, Люба обожала приходить к отцу в его маленькую опрятную комнату, где еле вмещались, толком не оставляя между собой свободного места, кровать, тяжёлый небольшой стол с тремя ящиками да низкий трёхдверный гардероб. Она залазила к родителю под тёплый бочок и читала вместе с ним какую-нибудь газету или разглядывала картинки. Становясь взрослее, девочка забегала всё реже и реже, но даже эти редкие приходы были для неё по-прежнему уютными и согревающими.

– Что там пишут? – тихо поинтересовалась подросток.

– Всякое разное, – мягко ответил родитель.

– Я с тобой почитаю.

Василий широко развернул газету, Люба обняла правую руку отца, положила свою русую голову ему на плечо и присоединилась к чтению.

Тихоня в жизнь бы не сказала, что отец и мать любят друг друга. Родители могли подолгу друг с другом разговаривать, что-то обсуждать или кого-то бранить. Разговоры эти были весьма мутными, тяжёлыми, и в них сложно было найти что-то доброе. Но нежиться и с любовью ухаживать друг за другом – никогда. Это не про супругов Поспеловых.

Для дочери тихий спокойный отец был человеком, который способен вытерпеть всё, и даже больше. Потому что жить бок о бок столько лет подряд со вспыльчивой спесивой Александрой Григорьевной и её тираническими замашками, на Любин взгляд, было каким-то жертвенным геройством.

Александра командовала на Солнечном 27 всем да вся, а Василий самолично отдал ей бразды правления, но не пустил в свою маленькую, без двери, каморку-комнату. Женщине запрещалось спать на кровати мужа, садиться на перину после того, как он аккуратно, с любовью, всё взбивал и заправлял. Для маминых вещей, которым было всё мало и мало места в огромном доме, отец отдал в своём гардеробе пару полок. Её одежда (как и во всех остальных шкафах в хате) лежала на выделенных нишах спутанным бесформенным комком. Григорьевна пару раз покушалась сложить свои сорочки на опрятно организованные полки мужа и тут же получала грубый отворот-поворот, что для главы семьи было весьма не свойственным. Василий так же запрещал загромождать свой комнатный стол посторонними вещами – на чистой поверхности лежали только его аккуратно уложенные стопкой газеты, книги да очки.

Убирался Василий Михайлович сам. Лишь Любе позволялось помыть у него полы и вытряхнуть половик. Не дай Бог отцу обнаружить в своём маленьком чистом уютном убежище постороннюю вещь, будь то мамина юбка или комбинация – ругани было не избежать. Мать тогда крепко обижалась, уходила дуться к дочери в комнату и там клеймила мужа бирюком и законченным эгоистом, хотя глухое, требовательное ворчание Василия рядом не стояло с оскорбительно-истеричными нападениями самой Александры.