Для женщин, оставивших в прошлом молодость, поверхностная беседа зашла в хоть и затёртое до оскомины, но излюбленное русло.

«Хорошо, гости пришли: мама после смены развеется, выговорится, отдохнёт», – согрелась мыслью Люба и, выглядывая из-за Таисии Фёдоровны, улыбнулась.

– Распоясалась станица! Льётся к нам, русским, чужая грязь с экрана телевизора, похабщина всякая! Разве было так во времена Союза?.. Развращают, губят молодежь!

– Какая станица?!.. Городские уже мы как полгода, забыла, старая?

– Ой, точно! – всплеснула руками говорившая. – Батюшки! Не привыкли люди быть горожанами, вот по-старому и величают.

– Город, ага! Село селом! Как были деревней, так и останемся.

– Да не такая уж мы и деревня, – перебила собеседницу бабушка Тася. – Станица крупная, плодовитая: поля, хлебозавод, комбинат, маслосырзавод…

– Был, – закончила за неё с горькой усмешкой Анастасия Петровна. – Развалили, обокрали всё, что непосильным трудом народ создавал! Э-э-эх, чёртовы ворюги, сволочи продажные!

– Ты, Шурочка, молодец, доченьку правильно воспитываешь! Хорошая жена да хозяйка будет. Вон как расцветает! – быстро сменила нежелательную тему Акулина Никитична, малознакомая Любе женщина. Её сын был в составе нового поколения людей бизнеса и криминала. Присутствующие об этом прекрасно знали.

Анастасия Петровна подмигнула покрасневшей от комплимента девочке.

Мама, поджав губы, вздохнула:

– Да уж! Главное, хоть бы кто замуж взял!

Школьница потускнела и опустила взгляд. Рука непроизвольно потянулась потрогать, потереть шею, спрятанную в волосах.

– Разве можно с дочкой так говорить, со своим дитём?! – возмутилась Таисия. – Чужих не упрекают, а ты – родную… Конечно, выйдет Люба замуж и будет очень-очень любимой!

После сказанного бабушка обняла девочку крепко-крепко.

– Твои слова да Богу в уши! – угрюмо откликнулась Александра. – С меня лишь воспитание.

Какая тёплая была Таисия Фёдоровна, как приятно пахла чистой старостью, искренней добротой и уютом! Именно уют – мягкий, нежный, семейный – чувствовала от бабули подросток. И поэтому тянулась к ней больше, чем к другим взрослым. Любины бабушки давно ушли из жизни.

Бабушка Тася с незапамятных времён часто гостила в доме Поспеловых. Никогда не оказывалась она источником худого слова, чёрствого отношения или недоброго взгляда. От старушки веяло тёплом и любовью такой силы, что семейство тоже начинало улыбаться и лучиться. Мама расслаблялась и отдыхала от бесед с этой женщиной, хмурые тучи с её лица исчезали.

Таисия Фёдоровна была воцерковлённым, глубоко набожным человеком. Но Любину семью она в церковь не зазывала. Принести освящённый кулич, пахнущие ладаном просфоры и церковные свечи для поминания усопших или очищения дома – запросто. Укорить в безбожии – нет, не такой была покрытая платком бабулечка с длинной седой косой. Люба ни разу не была в церкви, а местного батюшку с кадилом видела лишь на похоронах, но к вере относилась тепло благодаря бабе Тасе.

Дочь Таисии давно умерла. Остался сын – ровесник Любиных родителей – постоянно лечившийся в доме душевнобольных. Павлик – блаженный, наивный и очень добрый мужчина с разумом мальчишки, бывал пару раз у Поспеловых, зная, что здесь уважают его замечательную мать и в куске хлеба не откажут.

– Мама тебя любит, – шептала тихонечко Любе в ушко Таисия Фёдоровна. – Очень-очень! Просто боится. Такова участь родителя: оберегать родное дитя. Саша многое перенесла, когда старшенькую потеряла.

Едва Люба услышала о Лене, то вновь почувствовала тягучую серую тоску, поднимающуюся из глубины живота и подступающую к горлу. Разговоры о сестре при посторонних на переулке Солнечном № 27 обыкновенно не поднимались.