Школа для девочек Елена Бажина

Входя в чужую жизнь, никогда не знаешь, каким из неё выйдешь. Разыщешь новое или будешь отпихиваться от старого, получишь ценную художественную информацию или останешься с носом.

Заканчивая читать сборник Елены Бажиной, состоящий из двух повестей и пяти рассказов, я думал совсем о другом. О том, что угораздило же нас (меня раньше, Елену – намного позже) жить на переломе эпох! Жизнь, конечно, интересная, но страшноватая, часто опасная, иногда до болезненных судорог отвратительная, но всё одно приманчивая, влекущая.

Это – об эпохе. А сейчас о прозе Бажиной.

Высокая проза не развлечение, она – познание. Причём в любом из жанров: будь то рассказ, повесть или роман. Познание мира – его сладостных частностей, его благородств и подлянок – всегда приводит к познанию самого себя. Что с Бажиной и произошло. Уверен: этот познавательный пыл не оставит равнодушными тех, кто будет читать её книгу «Осведомитель».

Теперь по существу. Повести часто пишутся сами. Рассказы нужно уметь писать. Это относится ко всем прозаикам, и к Елене Бажиной тоже. Чувственный ум повести и, главное, сама повествовательная интонация, которая постепенно накаляет эмоции и позволяет на едином вдохе-выдохе закончить вещь – характерный признак жанра.

Достаточно сильное впечатления произвела на меня повесть «Ангелина». В первую голову, всё той же безупречной интонацией, а ещё – непредвзятостью взгляда. Для того чтобы сегодня написать такую повесть, нужна немалая смелость.

Судите сами: молодая замужняя женщина уходит в монастырь, а оттуда – во вновь организованный приход. Причём ждут её там не перерождение с просветлением, как уверяли наставники, а окрики, подёнщина, рабский труд и туманные обещания навсегда освободить от греха. Сейчас, когда приходская жизнь многим заменила партсобрания и комсомольские сборы, говорить правду о том, что Бог велик и справедлив, а церковная иерархия относится к человеку, в лучшем случае, как к трудяге-муравью – нелегко. При этом важно сказать об этом не в риторической или в цинично-публицистической манере, а так, как сказала Елена Бажина: по-женски ласково, напевно.

В конце повести героиня из несостоявшегося прихода уходит, возвращается в родную панельную пятиэтажку, где живут отец, мать, сестра, брат. Возвращение домой – это опять-таки возвращение к себе. И такое возвращение совершает не только Ангелина. Совершает его и автор, может, мысленно, а, может, и в реальности, проделав тот же многотрудный путь.

Полна подростковой ломкой прелести, – которую не убить даже смертельной провинциальной скукой, – повесть «Школа для девочек».

Фабула повести проста. Живут себе мать, отец и три дочери: Катерина, Кристина и Настя. Мать умирает. Отец, полковник в отставке и, как выяснилось, в прошлом торговец оружием, чуть повредившийся в уме от контузии, пытается организовать в маленьком городке школу для девочек. При этом хочет назвать ее в честь сожжённой на костре француженки: «Жанна».

Дочери, старшей из которых нет ещё и восемнадцати, как водится, переживают, жалеют больного отца, хотят уехать в Москву и даже дальше.

Словом, почти чеховские три сестры.

Почти, да не совсем! Защищая отца, которого бандиты понуждают возобновить торговлю оружием, старшая из сестёр, Кристина, выстрелом из пистолета убивает одного из непрошеных гостей.

Жизнь неполной семьи напряглась, как стальная струна. Повесть и заканчивается напряжённо, не покидает тревожное ожидание: лопнет струна или нет? Отец под следствием, девочка-убийца в приюте для несовершеннолетних, две другие сестры в шоке, или, как говорит молодёжь, – «в отпаде». Что дальше?

А дальше жизнь, которая всё перемелет в муку.

Так написал когда-то Георгий Иванов. Такой же трепет забвения, вкупе с поэзией автологического стиля, и нечастых, но ярких деталей, есть у Бажиной в «Школе для девочек».

Теперь о рассказах. Сразу привлёк «Год первого президента».

Суть его вот в чём: настоящая любовь может победить всё, даже политическую вражду, которой полным-полна наша теперешняя жизнь. Настоящую любовь не испугать Красной Балкой, где закапывали «врагов народа», расстрелянных дедом одного из героев. Любовь приближается – и все расстрелы, суды и бессудья растворяются в её великой влаге!

При этом, вопреки мнению наших разудалых беллетристов, не история окликает нас, а мы всё время хотим её окликнуть: не для памфлетной едкости, – для высокой прозы. Ведь для такой прозы важна не цепочка фактов, которые, соединившись, могут исказить лицо эпохи до неузнаваемости. Для такой прозы важна история людей, а не история событий! Важны движения души, людская приязнь и неприязнь, возникшие в ту или иную эпоху, каждая из которых в России по-своему трагична, но по-своему и справедлива.

– А как же «Осведомитель» и его герой? – спросит внимательный читатель.

И осведомителя, и стукача сюда приплюсуем! Но только как гримасу века, которая при свете солнца, свечи или яркой лампады стирается, пропадает…

На свет лампады летит и наш мир: погибая, как мелкая мошка и воскресая для новой жизни.

Мир погибает – человек остаётся. Парадокс? Нисколько! Ведь человек, вписанный в анналы высокой прозы, бессмертней немеющего мира.

«Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевлении…»

Так начал Иван Бунин великую «Жизнь Арсеньева», повторив и слегка переиначив слова поморского старца Ивана Филиппова.

Этим же хочу закончить и я.

Осталось напоследок ответить на каверзный вопрос: станут ли повести Бажиной близки и необходимы современному читателю?

Не знаю, не мне решать.

Я вот прочитал и не пожалел.

– Ангелина! Имя-то у тебя какое ангельское… Ты одна приехала?

– Ага.

– Нет, ты не одна. Ты – с Богом!..

Они почему-то радуются, и Ангелина, щурясь от солнца, готова радоваться вместе с ними. Хотя ехала она сегодня в этот знакомый ей монастырь почти без радости – не было её больше, этой радости, улетучилась. Вместо радости привезла она сюда болезнь, слабость и усталость. И какое-то навязчивое, непреодолимое желание спать.

Но её попутчицы из разных городов здесь впервые, и они в восторге, им всё нравится, и Ангелина им нравится.

– Ангелина, ты к святыне приехала?

– Ага. К святыне.

И заодно за покаянием. И за исцелением. И за благословением. Вот как много всего надо успеть здесь, в этой тихой обители, где мест на всех паломников не хватает. И хотя она здесь не в первый раз и даже не во второй, ей кажется, что в первый, как несколько лет назад. И она должна, как обычно, занять очередь у кельи своего духовника.

Знакомый силуэт колокольни. Храм с подновлёнными куполами, братский белёный корпус, а чуть поодаль, почти у выхода из монастыря – гостиница для паломников. Трапезная. Клумбы, цветники. Всё здесь, у входа, прибрано. Там же, за хозяйственными постройками, – свалка: инструменты, доски, кирпичи, остатки крестов, разбитые надгробия, тележки, вёдра и лопаты. Так здесь было всегда. Всегда что-то делают. И где-то там же, чуть дальше, – туалет для паломников – деревянный, покосившийся, неубранный, с очками, как на автостанции. У монахов отхожие места свои, отдельные, приличные. У них всё своё. Братии прибавилось здесь за эти годы, и паломников прибавляется.

Ангелина и её попутчицы располагаются на поляне рядом с монастырём. Всё же вечером их, может быть, пустят переночевать в гостиницу. А здесь, на поляне, можно пока отдохнуть после длинной монастырской службы, перекусить и приготовиться ко всенощной. Они достают пирожки с капустой и грибами, варёную картошку, огурцы, и у Ангелины тоже есть с собой кое-что.

– Ангелина, а что ты такая бледная? Приезжай ко мне, я буду тебя молоком поить!

– Ангелина! Как хорошо с тобой!

– Ангелина! Мы с тобой вместе пойдём по святым местам! И в Дивеево поедем, и в Пюхтицы, и в лавру! С тобой хорошо и легко, я знаю! С преподобным преподобен будеши!..

И это при том, что внешность Ангелины была совсем не ангельская. Невысокая, немного угловатая, плотная, сероглазая, с вытянутым лицом, да ещё приобретшая в последнее время сутулость, могла ли привлечь внимание?

Ангелина! Что ты теперь собираешься делать? – этот вопрос она уже задаёт себе. И не знает ответа. Не знает, потому что этого ответа с некоторых пор не существует.

А вопросов стало больше. Казалось бы, должно быть наоборот. Казалось бы, вот теперь и нашла, вместе с истиной и духовной благодатью, мир в душе и успокоение. И начала жить тихой, благочестивой, спокойной жизнью, стараясь соблюдать заповеди и посещать богослужения в уже открывшихся после долгих лет атеизма храмах.

В их городке, провинциальном и бедном, таких храмов было несколько.

Советское время позади. Сейчас – ходи себе спокойно и езди, куда захочешь. Ходи в храмы. В тюрьму не посадят. И креститься можно открыто, и книжки духовные читать, с работы не выгонят, говорила её знакомая. Карьера не пострадает, даже наоборот, сложится успешнее, если, конечно, можно говорить в их городе о какой-то карьере. «Наступило и наше время, – говорила приятельница. – Теперь всё будет по-другому».