Очарованность искусствами очевидна даже в личной жизни ученого. Его первая жена, Елена Григорьева, преподавала ритмику и музыку, а вторая жена, Ольга Гуревич, была искусствоведом – историком театра. Наконец, Чаянов был страстным и компетентным коллекционером произведений живописи, гравюры, скульптуры. Его личная коллекция западноевропейской гравюры считалась одной из лучших в Москве 1920-х годов.

При этом он никогда не оставался лишь высокообразованным интеллектуалом в сфере изящных искусств и высококлассным коллекционером художественных произведений. Нет, Чаянов был настоящим активистом искусства и культуры в самом позитивно деятельностном значении этого слова. Он придавал огромное значение развитию общества, его политической и экономической жизни, прежде всего через перспективы широкого и глубокого развития искусства и культуры. Именно поэтому, например, как экономический и политический деятель российского кооперативного движения Чаянов в годы Октябрьской революции и Гражданской войны предпринял большие усилия по привлечению кооперативных организаций к участию в сохранении и развитии музейных коллекций произведений искусств России. Он лично участвовал в организации и оформлении различных кооперативных художественных выставок, выступал с лекциями по истории искусства и культуры Москвы. Его перу принадлежит ряд научных и публицистических работ, посвященных анализу значения и влияния искусства на развитие истории и современности российского и западноевропейского общества. Не случайно в его повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» вожди этой вымышленной страны заявляют о себе: «Мы – люди искусства!»[108]

Чаянов как коренной москвич, искренне любящий свой город, много и достаточно профессионально занимался его историей. В нашем распоряжении имеется вводная лекция к несохранившемуся чаяновскому курсу по истории Москвы. Это замечательный образец чаяновской визуальной исторической социологии, когда ученый, демонстрируя репродукции старинных московских карт, планов, схем, рисунков и гравюр, мастерски реконструирует историю русской столицы.

В этом тексте Чаянов, не удержавшись от бесстрастного тона академического ученого, в одном из лекционных абзацев патетически заявляет: «Когда начинаешь серьезно изучать Москву и знакомиться с пройденными ее этапами, приходится установить здесь наличие величайшей культуры, углубленных проявлений человеческого духа, поднимавшегося до неизмеримых высот, приходится признать Москву одним из величайших городов по своему глубочайшему содержанию, с которым можно равнять только другие мировые города, как Рим и Париж. Москва не является европейским городом, но в то же время нельзя признать ее азиатской столицей. Она, стоящая на грани двух цивилизаций, претворила в себе достижения этих культур и явила что-то, что совершенно не укладывается в рамки, пригодные для других городов мира»[109].

Такое заявление может быть истолковано в пользу версии влияния идей евразийства на социологию Чаянова, впрочем, сам ученый не соглашался с мнением, что его воззрения относятся к евразийству[110]. Его историко-философская позиция в понимании значения Москвы как важнейшего центра формирования российской культуры не поддается однозначному приписыванию к какой-либо политической и культурной идеологии. Примером этого могут служить его другие искусствоведческие работы, посвященные исследованию собирания произведений искусства в Москве.

Так, в своей статье «Московские собрания картин сто лет назад», посвященной краткому расцвету великолепных коллекций западноевропейской живописи, собранных российской аристократией в конце XVIII – начале XIX века, Чаянов не только с точностью историка описывает и определяет перечни всех основных московских коллекций художественных произведений, упоминая среди них особо значимые шедевры и имена их создателей, но и размышляет над самим духом времени и особенностями формирования личностей собирателей художественных сокровищ.