А здесь… Бесконечные разъезды, тряска, усталость от того, что на ногах и мотаешься, Бог знает, куда…

И люди. Разные. 

Иллюзии у меня развеялись в первые недели работы. Героический флер разлетелся в пух и прах о реальность, в которой ровным строем шагали  бесконечные пенсионеры с давлением, температурой и сердцем. Многих из них бригады уже знали даже не в лицо, а , как поется в популярной песенке, по всем трещинкам… За два месяца моей работы на скорой, по настоящему тяжелые ситуации случались два раза. 

Первый – упавший с высоты мальчик, которого мы довезли живым до приемного, а второй – наркоман с передозом. Его мы тоже довезли. 

На станции я сдалась, переоделась и вышла на вечерний воздух. 

И первое, что увидела – знакомую до боли черную машину. 

Прямо у ворот станции. 

3. 3. Сейчас.

Не смотри назад, мой милый! Ну зачем тебе опять
Все , что было, что уплыло, все плохое вспоминать?
Не смотри назад, не надо! Только хуже от того!
Прошлое… Случайным взглядом воскрешаешь ты его!
Что в том прошлом? Боль и радость, и надежд обманных сон,
И наигранная сладость, с горькой правдой в унисон.
Наши глупые ошибки, наше счастье и беда.
Все, что прочно было – зыбко! Пусть исчезнет навсегда!
И пускай придаст мне силы твоя нежность в трудный час. 
Не смотри назад, мой милый! И беда минует нас. 
М. Зайцева. 

Сейчас. 

- Привет, Олька.

Я уже открыла рот, чтоб выдать ему вместо приветствия все, что думаю о его методах назначения свиданий, но он успевает раньше. 

И выбивает из колеи этим своим простым «Привет, Олька».

Сразу как-то нежданно колет сердце, и слезы на глазах выступают. 

Я молча смотрю на него, такого высокого, строгого. Настоящий ариец. 

Откуда что взялось? 

Кажется, совсем недавно он был пугающим и жестким, но вполне себе русским мужиком. Непростым.

Опасным. Но русским. 

А тут… Холодная сдержанность, лицо такое… Безэмоциональное. 

И только взгляд прежний. 

Он внимательно смотрит на меня, потом как-то резко пересекает комнату, я даже и заметить ничего не успеваю, и вот уже рядом. И вот уже руки его на моей талии, сминают служебную робу, и взгляд ярких арийских глаз теплый такой, живой. Я хочу все же что-то сказать, я же не просто так… Я же… 

Додумать не получается, потому что он целует. И обрушивает на меня такое родное, такое долгожданное ( Господи, сколько же я ждала-то?) безумие. 

Все, как в самый первый раз. 

Остро, горячо, больно. И сладко. Я не сопротивляюсь больше. Не хочу ничего говорить. 

Не надо нам разговаривать. Одни беды от этого. 

Лучше отвечать на поцелуй, лучше упиваться родным вкусом, запахом, уже немного другим, с легким оттенком чужестранности, но все равно невероятно возбуждающим. Он по-прежнему властен, дик и по-животному требователен. 

Интересно, он только со мной так?

Нет, не хочу думать! Не хочу и не буду! 

Потом я, конечно же, ему все выскажу. Все. Но не сейчас. 

Не после этого его царапуче-родного «Привет, Олька», не после жадного поцелуя, от которого ноги подкашиваются, и я с радостью обвисаю в его руках. Нет. Позже. Гораздо позже. 

Он подхватывает на руки. Он любит это делать, использует любую возможность, чтоб показать свою власть, утвердить мою принадлежность. Ему. 

Я не сопротивляюсь. 

Я знаю, что в этом кабинете, в углу, есть широкая кушетка. Крепкая такая. Удобная. 

Пока меня торопливо раздевают, я думаю о том, что весь день провела на работе, в этом белье и без душа, и, наверняка, это вообще не то, что требуется от женщины после полугодовой разлуки. 

Но и эти мысли благополучно испаряются, когда он стягивает с меня футболку и смотрит на мою грудь в простом удобном лифчике. Так смотрит, как, наверно, ни на одного ангела Виктории Сикрет не смотрели никогда.