«Вот стервоза!» – чуть не вырвалось у меня.

Она меня заковала и обезоружила, и всё, что мог сделать и сказать, было бы одинаково неправильным.

– Что, так и будем играть в гляделки? – спросила она, прыснув смешком, но при этом не поведя веком, – как в детстве, играл? Кто первый моргнёт, тот и проиграл!

Я невольно моргнул.

– Ну вот, совсем неинтересно, слабак, – она надула пухлые губки. У меня внутри всё упало: меня ещё никто так не называл. Возражать девушке, что ты не слабак – это всё равно, что бить себя самого по щекам.

А она смеялась – высоко, заливисто, так, должно быть, смеются русалки:

– Да, слабачок попался, – она уже натянула на мокрое тело топик камуфляжного цвета. Хотя он только подчёркивал её аккуратную маленькую грудь с торчащими от холода бугорками.

– Между прочим, предупреждать надо! – выпалил я, и удивился дурацкой обиде в голосе. Совсем уж неказисто прозвучало.

– Кого, о чём предупреждать-то? – спросила она, прыгая на одной ноге – вода попала в её поблёскивающее серёжкой ушко.

– Меня предупреждать.

– А ты кто?

Если бы я выдал: хозяин этой половины дома, новый жилец, обладатель – любое из массы других таких же дурацких определений, она бы меня не просто высмеяла – обхохотала всего своей колючей русалочьей насмешкой.

– Я-то… Я – Миша.

– Ты – Миша, а я – Стёпа, – смеялась она.

– Чего?

– Ничего! – она надавила на букву «г», сильно, с глухотой, свойственной всем тамбовским, как уже понял. – Чего слышал!

Она подошла вплотную, упёрла руки в боки и посмотрела нагловато снизу вверх – девушка была ниже меня почти на голову:

– Зовут меня так: Стёпа. Степанида, значит, полное имя. Папик мой поехал регистрировать рождение дочурки, и так вот записал на свой хохряк. Никого слушать не хотел – ему все говорили, назовём дочку Лерочкой, а он-то нет, не спорил. А как заполнил бумаги, стала я – Сте-па-нида! – она выпучила глаза, выразительные, зелёные. – Как моя прабабка – злостная колдунья. В её честь ней, значит, назвали. Вот так вот, Ми-ми-миша!

Она отошла, но тут же повернулась и, тыча мне в грудь острым ноготком, отчеканила:

– Назовёшь хоть раз Степашкой – убью!

«Боже ж ты мой!» – подумал я.

Она пошла в противоположную сторону, бросив на ходу:

– Это я бабушку надоумила объявление о продаже сарая в интернет дать. Подумала, может, какой дурак найдётся, и купит. Бабушке помогу. И ты нашёлся! Хотя вообще надеялась, что какой-нибудь тёпленький, пусть завалящий, но добрый пенсионерчик подвернётся, купит себе под дачу. Пенсионерчик – от слова пенсия, и бабушке моей на старости лет одной не скучно коротать денёчки станет, и пенсией с ней новый друг в итоге поделится. Зачем она ему одному-то нужна, правильно? По хозяйству, опять же, помощь. А тут на тебе – ты такой нарисовался, встречайте и любите меня, Ми-ми-мишу из Москвы. Жалко, я опоздала, а то бы ни за что бы ты тут не расчехлился!

– Слышишь, ты, – я положил руки в карманы. Она обернулась и встала в такую же позу. – А ты не слишком ли борзая, Степашка?

– Я же тебе сказала, – она протянула ко мне два пальца с аккуратными, но острыми ноготками. Казалось, она хотела засунуть их мне в нос и потянуть к себе.

– Ну и что, что ты сделаешь, страшная Степанида? Мне до этого знаешь что! – сказал я, и увидел, как она схватила висящее на бочке полотенце, и, скрутив его в тугую спираль, запустила в меня.

– Ничего так ты метаешь!

– Это ты будешь икру метать, если меня ещё раз Степашкой назовёшь, придурок!

Она ушла. А мне вспомнились обрывки сна. Да уж, та ещё штучка оказалась эта Степанида! Бес связный! Зажигалочка!

Я слышал, как проснулась баба Надя – она доила корову около пяти утра. За молоком решил к ней не ходить – от греха держаться подальше! Почему-то представил, как девушка скажет ей: «Бабушка, кого ты жить пустила, он же извращенец! Да он за мной подглядывал, слюньки пускал, пока я обливалась, и вообще!» И главное, мне крыть будет нечем, почти ведь правда. То есть, правда вообще… Так что лучше вести себя аккуратнее. Выждать.