«Ни х-хрен-на себе!..»

Я едва удержался, чтобы не выронить – точнее, не отшвырнуть меч подальше от себя. Все равно не удалось бы. Для этого требовалось чуть больше усилий, чем я мог бы сейчас осознанно приложить. Пальцы, сомкнувшись вокруг рукояти меча, ни за что не желали с ней расставаться. Им было так удобно и покойно. Да что там… они любили этот меч!

«Гузуаг» – вот как он называется на местном наречии. Это я тоже знал. И, как выяснилось, умел им пользоваться.

«Что я еще умею, о чем никогда не подозревал?!»

Все же, где-то внутри меня сидел самый настоящий гладиатор-артист. Сделав свое кровавое дело, он отвлекся и куда-то отошел… а я увидел то, что натворил, своими прежними глазами… мокрица еще не сдохла окончательно, корячилась и сучила ходульками, а из нее уже натекла порядочная лужа… и… и век бы мне такого не видеть.

«Привыкай, Змиулан. Не отводи взгляда. Здесь такое на каждом шагу. И – теперь это твоя жизнь».

Я с усилием отправил горячий комок, перекрывший горло, обратно в желудок. Ладно, пусть. Пакостно, гадко – но стерпеть можно.

Змиулан… Так меня зовут в этом мире. Но нет: так называет себя нелегально прописавшийся внутри меня головорез, ценитель изостренных мечей и знаток боевых искусств! А я – я другой. Я, Вячеслав Сорохтин, историк и стихийный, увы – непоследовательный, гуманист, остался прежним, и мне еще предстоит что-то с этим делать.

Однако же, теперь было самое время срывать аплодисменты. Я, то есть Змиулан, стоял над корчащимися обрубками, опустив заляпанный белесой дрянью меч, в максимально горделивой для голого мужика позе, загонял тошноту, доставшуюся в наследство от слабака-интеллигента Сорохтина, поглубже внутрь себя и ждал. Отчего-то он был уверен, что спектакль вот-вот должен был продолжиться.

В темном проходе полыхнуло факельное пламя.

И кликуши в балахонах, и латники, на сей раз числом не менее десятка, – все были тут. Молча взирали на меня светящимися глазами. Близко не подступались – ожидали, небось, что, обзаведясь оружием, начну сводить счеты. И за стрелу, выхватившую меня из трамвая прямо на Воплощение. И за само Воплощение с колотьем раскаленными гвоздями.

Но я не двигался с места. Сорохтину было не до того: он был озабочен лишь тем, как и чем прикрыть свой срам от посторонних глаз, а Змиулан, к собственной наготе относившийся не в пример философски, кажется, знал всю роль наперед.

Выждав подобающую паузу, вперед выступил император Луолруйгюнр Солнцеликий.

Я узнал, что он – император и как звучат его имя и титул, едва только этот человек откинул капюшон и обратил ко мне мертвенно-бледное вытянутое лицо с тонкими синеватыми губами, клювастым носом и запавшими сияющими глазищами, в обрамлении спутанных бесцветных прядей. Просто в мозгу моем перелистнули страницу, и все стало ясно… Солнцеликий был альбиносом. Требовалось немало фантазии, чтобы угадать: этой мумии не тысяча лет, как думалось на первый взгляд, а три десятка с половиной. То есть мы с ним были ровесники.

Губы императора беззвучно шевельнулись, обтянутая полупрозрачной кожей длань слабо трепыхнулась в моем направлении.

– Ты, кто восстал из мертвых! – услышал я. Голос шел из толпы жрецов. – Воистину ты великий воин. Но перед тобой – император…

Разумеется, было сказано: «Перед тобой – юйрзеогр». Что означало примерно следующее: «властно попирающий твердь». В свою очередь, под «твердью» подразумевалось вовсе не то, на чем крепятся звезды, как в нашем Священном писании, а собственно материк и все административно-территориальные единицы, на нем расположенные. Впрочем, внешние колонии тоже входили в это понятие. Так что термин «император» годился вполне – и по созвучию и по смыслу.