Скорее бы все кончилось…

– Сорохтин Вячеслав Иванович, – говорит Ратмир, уперев в меня рентгеновские свои глазки. – Тридцать пять лет, женаты вторым браком. Слабо, слабо… Нынче пять-шесть браков – не диковинка… По нашим сведениям, второй ваш брак намного более удачен.

– Сведения взяты из моего досье? – ввинчиваю я.

– Сыну, Василию Вячеславовичу, четыре года, – невозмутимо продолжает он. – Образование вы получили высшее, защита диплома прошла на ура, и тема по тем временам была архиважная – «История пионерского движения на Западном Урале»… – Я неудержимо краснею и, чтобы скрыть свой стыд, начинаю с пристрастием изучать медали на винной бутылке. – Все удивлялись, как это вас не оставили в аспирантуре. Поменьше бы языком трепали – глядишь бы, и оставили… Сказать, кто на вас стучал? Нет, не скажу… А, была не была, скажу: Боря Клямин, ваш профсоюзный вожачок. Дело прошлое, и вам, если вдруг возникнет фантазия начистить юному барабанщику рыльце, все едино его не достать: к моменту вашего визита в достопамятный архив он года три как укатил в Израиль, где сменил фамилию и сгинул безвестно… Итак, вы историк по профессии и по призванию. Днем читаете лекции в педагогическом институте. Вечером совершаете набеги на ведомственные архивы, таща оттуда все, что плохо лежит. Ночью тайком от родных сочинительствуете. Упомянутая монография. Своим социальным статусом недовольны, хотя и сознаете, что ничего изменить нельзя. Жена… Марина Владиславовна Сорохтина, в девичестве Воробьева… врач-терапевт в медсанчасти номер девять, получает больше вас, плюс приработок уборщицей в детском саду. Фактически она содержит вас с вашими хобби…

– У меня тоже есть приработок, – уныло возражаю я, хотя он прав, кругом прав.

– Гонорары от ваших статей, – понимающе кивает Ратмир. – Нищенское подаяние. Одна надежда на диссертацию. По восточноазиатской дипломатии, хм… Но дело движется крайне медленно, потому что вы сильно отвлекаетесь на культы личности. Кстати, защитившись, вы получаете право на дополнительную жилплощадь и мзду. Но право еще нужно реализовать. Вы этого не умеете. И, судя по всему, не успеете.

Голова слегка кружится от вина, хрустящего на зубах птичьего мяса и аромата, исходящего от женщин. Лютня и скрипка священнодействуют. Я спокоен. Я уже поверил: да, это наше будущее, мне в нем неплохо, и в общем безразлично, как данная общественная формация именуется.

– А ну, колитесь, любезнейший, – нагло требую я и со всем удобством разваливаюсь на своем ложе. – Чем сердце успокоилось? Защитился я или нет? Получил новую квартиру?

– Мокруху шьете, гражданин начальник, – парирует он. – Я в законе, своих не закладываю, сука буду, век свободы не видать… Вы, Вячеслав Иванович, в темпоральной механике человек темный, девственный. Не понимаете принципа детерминизма. В том прошлом, откуда мы вас выдернули, вы прожили некую жизнь, являющую собой цепочку вполне конкретных фактов. Связанные с вашей персоной события намертво впечатаны в историю. И ничего тут не изменить. Допустим, проболтаюсь я, что никогда вы не защитились, прожили бедно, померли рано и скверно. Как бы вы ни барахтались, все равно проживете как вам на роду написано и помрете в установленный срок. Ну, выложу я перед вами досье. Что с того? Перед возвращением домой мы эти сведения из вашей памяти изымем. Екклезиаст говорил: «От многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль». Не нужно печалиться, Вячеслав Иванович. Живите весело и дальше. Ругайте власть. Грабьте архивы…

– «Мудрость разумного – знание пути своего, глупость же безрассудных – заблуждение». Соломон. Черт с вами… Говорите, что нужно.