Мой проводник, с головы до ног закутанный в бесформенную накидку, семенит впереди, ныряет в закоулки, отпирает какие-то двери, в общем – чувствует себя как дома.

– Эй, – окликаю его шепотом, – ты, мать твою, кто?

– В жопе долото! – злобно шипит он, не оборачиваясь. – Шевели копытами, носорожья задница!

Грубит, сволочь. Наш человек…

Во дворце, против ожиданий, тихо. Никто не носится с факелами и криками: «Измена! Начальника стражи пришибли на хрен!..» Изредка слышатся чьи-то приглушенные голоса, да вереницей призраков проходит дальний караул, да где-то каплет с потолка вода.

Мы сворачиваем в тесную, забитую каким-то хламом конуру. Мой маленький грубиян запирает дверь и, пока я торчу истуканом, напряженно раскорячась и до половины вытянув кинжал из ножен, с помощью нехитрого заклинания зажигает масляный светильник в бронзовой чаше. Конура наполняется прыгающими тенями и оттого делается еще теснее.

В горле моем застревает незаданный вопрос.

Потому что он оборачивается, скидывает накидку и оказывается принцессой Аталнурмайей Небесницей в натуральном виде.

То есть буквально в натуральном, потому что под накидкой она совсем голая.

Сколько же ей лет? Ну-ка, прикинуть… Появилась она на свет в тот славный год, когда мы вернулись из похода на Руйталирию… пили по этому поводу, помнится, как в свой последний час, не щадя живота, заблевали всю казарму, ступить было некуда… одни тайком вздыхали, что, мол, лучше бы у короля родился наследник, потому как негоже отдавать королевство, такими трудами и такой кровью собранное, за дочкой в приданое в чужие руки… другие, наоборот, строили хиханьки да хаханьки, что, мол, теперь всякому из нас выпала удача завалить принцессу на мягкое, по достижении ею невестинского возраста, и заделаться, стало быть, королевским зятьком… так что лет ей, не сбиться бы, примерно пятнадцать, или чуть больше. Возраст подходящий. А уж дородная она да гладкая на все восемнадцать, есть за что ухватить, в костях не заблудишься.

– Расслабься, олух, – шепчет она. – Наверное, не ожидал?

– Чего угодно, только не этого, Небесница… – бормочу я, не убирая руки с кинжала.

– Так кто ты сейчас?

– Скользец, к твоим услугам, Небесница.

– И что ты сделал с беднягой Агнирсатьюкхергом?

– Всего лишь покинул его тело и взял себе другое.

– В этом есть какой-то смысл?

– По правде сказать, небольшой. Это был неверный выбор.

– И что ты намерен делать дальше?

– Взять себе другое тело.

– Может быть, мое?

– В этом еще меньше смысла. Я не думаю, что это поможет моему поиску…

– И все же, Скользец, я предлагаю тебе свое тело… второй раз за одну ночь.

Эта маленькая сучка держится так, словно всю свою короткую жизнь торговала собственной щелкой в Веселом квартале!

– Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя? – зловеще хрипит Без Прозвища.

– Да, хочу. Подари мне демона, Элмизгирдуан!

– Я не Элмизгирдуан, я Когбосхектар. А знаешь, почему меня называют Без Прозвища?

– Почему же?

– Потому что мое настоящее прозвище нельзя произносить вслух при посторонних. Мое настоящее прозвище настолько непотребно, что даже грубые копейщики краснеют, как целки, и жмутся задами к ближайшей стене. Потому что я сбился со счета шлюхам, подохшим подо мной…

– Давай, Без Прозвища! Трахни меня, покажи свою доблесть! – стонет она, дрожа от похоти.

Ладно, ты сама захотела.

Прости мне это бесчинство, Свирепец. Видно, быть мне твоим зятьком…

Едва сдерживая рвущийся из груди рык, я расстегиваю пряжку, распускаю шнуровку и обнажаю свое главное орудие.

Гляделки у этой сучки лезут на лоб. Рот приоткрывается в изумлении. Она переводит взгляд со вздыбленного снаряда на мое искаженное страстью лицо и обратно.