К моему удивлению никто не стал спорить. Поначалу они казались растерянными, но уже через пять минут каждый из шестерки увлеченно рисовал. Их расстройства им куда ближе, чем они могут представить. Чаще всего люди не являются одним целым с болезнью, они отождествляют себя с ней, но есть четкая граница между тем, где заканчивается один и начинается другой. Мы учим пациентов не позволять болезни определять, какими людьми они являются, не давать ей вольничать и принимать за них решения. И самое главное: не давать ей лишать их права на полноценную жизнь, если такая возможна.

Через полчаса они закончили.

– Сейчас каждый из вас покажет остальным свой рисунок и расскажет, что он пытался изобразить. Договорились?

Раздалось тихое: «угу» и синхронное согласное качание головой.

– Кто начнет? – спросила я, окидывая шестерых взглядом. – Может, ты, Свят?

Тот лишь пожал плечами, поправил очки и неохотно повернул рисунок так, чтобы его могли видеть другие.

– В детстве мое тело неожиданно покрылось красными пятнами. Не могу сказать как, но я ощущал их присутствие на себе. Когда все прошло, мне казалось, что они никуда не исчезли. Спустя много лет я все еще чувствую их. Думаю, они останутся со мной навсегда. Моя болезнь, как те пятна. Как одно огромное жирное красное пятно на моей жизни.

Свят нарисовал маленького человека в красном круге. Казалось, что он тонет в луже крови. Поэтому так важно, чтобы они говорили, только так можно понять, что они чувствуют.

– Спасибо, Свят. Тима, хочешь быть следующим?

Он явно не хотел, но, взъерошив каштановые волосы, повернул рисунок лицом к остальным.

– Я не умею рисовать и, наверное, не до конца понял задание, простите… Это, – он указал на листок, – бегающие глаза и то, какими уставшими они становятся от всей этой беготни, от постоянной работы и подсчетов. Не знаю. Мне хотелось изобразить, каким измотанным я себя чувствую.

Тима съежился и отложил листок на пол, показывая, что закончил.

– Теперь я, – начал Филипп, – это существо – моя болезнь. Вместо глаз и волос у нее языки пламени, а вместо человеческого голоса – треск огня. У нее широкий рот, потому что она не может насытиться, ей всегда мало, сколько ее ни корми. Вот такая она у меня прожорливая. В этом мы с ней похожи, я тоже люблю плотно перекусить.

Липп в своем репертуаре. Несмотря на всю серьезность своего положения, он всегда умудряется отшутиться.

– Лола, что насчет тебя?

Девушка зачем-то встала. Она показалась мне растеряннее остальных.

– А… Эмм… Это огромный пузырь, наполненный всем плохим. Думаю, внутри каждого есть такой сосуд, где копится каждая наша печаль, наши потери и слезы. Когда люди говорят, что у них болит душа, на самом деле это растягивается пузырь. Он растет и однажды занимает все пространство внутри. И тогда у нас не остается свободного места для радости и улыбок, нет даже маленького уголка для самого крошечного кусочка счастья.

В уголке правого глаза выступила теплая слеза. Было в ее словах что-то до боли близкое и понятное. Остальные казались завороженными услышанным.

– Хорошо сказано, Лола. Мне хочется почитать твои рассказы. Думаю, у тебя талант. Яна, готова?

– Всегда готова. Значит, смотрите, – женщина, заправив русые волосы за уши, развернула нам рисунок, – это запутанный клубок. Думаю, сенестопатия – это переплетение всего и сразу. За все время болезни меня преследовали самые разные ощущения. Понимаете, это что-то неизвестное, каждый раз расстройство проявляется по-новому. Сюрприз, так сказать. И каждая моя терапия – это не более, чем попытка распутать клубок. Мы хватаемся за разные нитки, но в итоге только затягиваем узлы, петли на шее.