Наконец, вдалеке появилась чья-то фигура – только через несколько минут он смог различить, что это мама.

– Эй, привет, привет! – закричал он ей, бросившись навстречу. – Как ты доехала, как дела? – спрашивал он у мамы, уже обнимая ее.

Она поставила сумки на пыльную землю и, поцеловав его в щеку, вытащила из одной из них сливочный рожок.

– Давай я понесу сумку. А почему ты вся в черном, тебе не жарко? На улице тепло. Кстати, и еще, а что с бабушкой случилось? Наташа сказала, что лучше спросить у тебя. Вот, спрашиваю!

– Саша, Саша, подожди, дай секунду перевести дух, и пойдем дальше. Вначале я отвечу на твой последний вопрос, только ты не волнуйся, пожалуйста. – Она замялась и посильнее обняла его. – В общем, бабушка лежала в больнице, и вчера – вчера вечером она умерла, понимаешь. Родственники какие-то, наверное, сегодня приедут, папа тоже поближе к ночи доберется, все будет хорошо, не переживай…

– И я больше никогда не увижу ее?

Мама покачала головой – она стала говорить что-то еще, гладя Сашу по голове, но он уже ничего не слышал, только появился какой-то шум в голове. Почувствовав, что к глазам подступают слезы, он вырвался из объятий и сказал, что все это неправда, что это обман и бабушка просто не могла умереть. В растерянности мама развела руками, но он только повторял, что бабушка не могла умереть, хотя бы не попрощавшись с ним.

– Как же тебе это не понятно, что так нельзя, что она бы так никогда не поступила!

Саша топнул ногой и бросился бежать по дороге назад, потом свернул во дворы, и дальше, дальше, быстрее ветра – он пробежал мимо сельского клуба и небольшой водонапорной станции, не чувствуя ног, с горящим лицом. Только за деревней он остановился – перед ним было огромное поле, и он, переводя дух, никак не мог совладать со слезами, которые все появлялись сами собой. Саша смотрел на землю в зеленой высокой траве, на игрушечные дачи, раскинувшиеся за полем, на небо в низких перистых облаках и не знал, что теперь делать. В этот момент перед его взглядом само собой появилось лицо бабушки, ее руки с большими ладонями, и он почувствовал их пряный запах, и вспомнил ее голос, и понял, что уже не увидит ее. С новой силой он пустился бежать – скорее, подальше от деревни, не то эта вчерашняя ночная темнота приберет к рукам и его. Не оглядываясь, видя перед собой лишь размытые голубые и зеленые пятна, он бежал к своему убежищу, и когда зашел внутрь и прикрыл вход плотной красной скатертью – отчего стены окрасились в рубиновый цвет, – он сел на лавку, стоявшую в углу, зажал уши руками и зажмурился.

Главное, не поднимать голову и не смотреть вокруг, думал он, чувствуя, что если поступит иначе, то сразу, вмиг, исчезнет: в деревне, в поле, в роще рыскало темное безглазое чудовище с надвинутым до страшного искривленного рта капюшоном, и от него веяло зябким холодом, веяло пустотой. Безжалостное и беспощадное, оно отбрасывало тень на все вокруг – на каждый предмет, от стола до голубой рубашки, и портило его, отравляя, заражая собой: выбираясь по ночам из-под земли, оно принюхивалось, прислушивалось и всегда находило того, кого заберет сегодня. Оно утащило бабушку, оно однажды утащит за собой и его самого. «Ведь так, Саша, ведь так, Саша, ведь так, Саша?» – стучало в голове, стучало, как барабанная дробь, и от ужаса он закричал и сжался на лавке, но страшный голос не замолкал.

У вокзала Саша поймал такси, чтобы добраться до своего городка. Еще в Москве он прочитал в интернете, что ничего особо примечательного там нет, разве что полуразрушенная генуэзская крепость иногда привлекает туристов. На нескольких сайтах также говорилось, что мимо этих мест когда-то проезжал Лермонтов и даже останавливался в путевой гостинице неподалеку от центра города, съел в одном из здешних ресторанов рябчиков, выпил бутылку вина, после чего много скандалил, – и уехал расстроенным дальше на Кавказ. Понятное дело, такие выдумки не слишком влияют на имидж города, но это уже и не важно – Сочи совсем скоро поглотит, переварит, прирастит к себе все поселки и крохотные городки, рассыпанные вокруг него.