Подпоручик Карпов в равной степени мог разделить с капитаном вину за содеянное, однако Тимирязев не имел привычки прятаться за чьей-либо спиной.

– Никак нет, ваше превосходительство.

Генерал одарил драгуна высокомерным взглядом из-под кустистых старческих бровей и склонился над бумагами.

– На рассвете предстоит баталия, – голос главнокомандующего опять стал едва слышен. – Санкт-Петербургский драгунский в полном составе, как и положено, будет стоять на левом фланге. Кроме вашего полуэскадрона. Вам, капитан, надлежит прикрывать центральную батарею Остен-Сакена. Не смогли приободрить людей монаршей благодарностью, делайте это собственным примером.

Перо заскрипело по желтой бумаге, взору Тимирязева явилась проплешина на генеральском темени. Суд был окончен, и приговор – вынесен.

Сотне юнцов надлежало находиться в резерве и издали следить за ходом битвы. Понюшка пороху должна была быть легкой, такой, чтобы не раздражать неокрепшие легкие, и позволить постепенно привыкнуть к ужасам войны. Но усталый кивок головы генерала отправил их в самое пекло, на защиту центральной батареи.

Батареи, которая изрыгнула очередной залп в сторону французов.

– Прикажете отвести людей подальше от линии огня, ваше благородие?

Вопрос вывел Тимирязева из оцепенения. Оглянувшись, он увидел подпоручика Карпова и юного корнета Климова. Семнадцатилетний Климов впервые наблюдал сражение, и, как когда-то сам капитан, рвался показать себя. Он нетерпеливо дергал уздечку, заставляя лошадь топтаться на месте, сверкал взглядом и новой каской и то и дело поправлял на груди перевязь с лядункой. Однако при всем рвении юноша понимал, что, пока орудуют пушки, кавалерия ожидает своей очереди.

Французское ядро упало в двух десятках шагов перед ближайшим единорогом, но снег опять не дал ему срикошетить.

– Для чего? – заметил волнение на лице корнета капитан.

– Подпоручик уверяет, что кровь очень трудно смывается с вальтрапов, – попытался пошутить Климов.

Тимирязев бросил укоризненный взгляд на Карпова, на что тот, словно извиняясь, пожал плечами.

– Не стоит. Главный противник в бою не ядро и не картечь, а штык и сабля. Больше всего солдат погибает в рукопашной схватке, Климов. А пушки только звучат громко, да застилают поле дымом. Поверь, скорее Наполеон наградит меня орденом Почетного легиона, чем всадника поразит ядро.

По лицу юноши скользнула улыбка, но плечи слегка дрогнули. То ли от внезапных криков одного из расчетов, в который таки угодил вражеский снаряд, оторвав ногу артиллеристу и повредив лафет единорога, то ли от резко выпавшего снега.

– Этого еще не хватало! – Карпов приправил возмущение крепким словечком и поднял воротник шинели.

Метель, и правда, разыгралась внезапно и не на шутку. Огромные хлопья снега скрывали даже русские орудия, не говоря уже о плотных рядах французов. Те исчезли за белой пеленой, и казалось, что перед драгунами лежит чистое поле без сорняков в виде синих мундиров и серых городских шпилей. Мороз, крепкий еще ночью, немного спал, однако Тимирязев все равно в очередной раз проверил, легко ли выходит палаш из ножен, не примерз ли к ним клинок.

– Этак не придется нам и сабли обнажить, ваше благородие, – Карпов заметил движение рукой капитана.

Тимирязев не ответил. Расслабленности подпоручика он не разделял, и метель лишь усилила его чувство тревоги.

Пушки умолкли – стрелять вслепую, только снаряды почем зря тратить. Солдаты воспользовались минутами затишья, чтобы пополнить запасы ядер и хоть как-то очистить место у лафетов от снега.

– Думаете, баталия продолжится, ваше благородие? – осмелился спросить юный Климов.