Драгуны прошили каре насквозь, кровь, словно ягоды рябины, украсила снег, но Тимирязев не стал вместе с эскадроном добивать врага. Он видел перед собой только спину беглеца и крылья императорского орла.

Лошади с трудом скакали по глубокому снегу, дыхание с хрипом вырывалось в морозный воздух. Впереди уже четко проглядывали крыши домов Эйлау и кресты городского кладбища, у которого засуетились французские стрелки, но всадников разделяло уже не больше пары корпусов.

За спиной послышался свист – похоже, юные драгуны следовали за своим капитаном. Тимирязев занес над головой беглеца палаш, и в этот момент с правого фланга раздался пушечный залп, а ряд стрельцов впереди окутался дымом из ружейных стволов.

Скакун француза оступился и на полном ходу рухнул в снег, придавив собой ногу всаднику.

Радостный крик готов был сорваться с губ капитана, как его собственная лошадь нырнула головой вниз, словно угодила копытом в кроличью нору, и Тимирязев, едва успев освободиться от стремян, перелетел через ее голову.

Снег смягчил падение, и мгновение спустя капитан уже пытался встать. В ушах шумело, из разбитого носа текла кровь, но руки-ноги были целы, а ладонь грел эфес палаша.

Француз по-прежнему лежал, сжимая орла и не спуская глаз с приближающегося драгуна. Его конь бил копытом и жалобно ржал.

Тимирязев шатался, но клинок держал уверенно, и в глазах француза мелькнул страх, когда палаш застыл в дюйме от его лица.

Мимо проскакала лошадь с пустым седлом и забрызганным кровью вальтрапом. Белое пятно на задней ноге животного показалось знакомым, и сквозь шум в голове капитан понял, что, как ни удивлялся он возможной смерти всадника от ядра пушки, корнет Климов ее не избежал. За обезумевшей от страха лошадью показались ряды легкой французской кавалерии, от кладбища под Эйлау бежали десятки синих мундиров, а крики и свист драгун за спиной смолкли. Тимирязев остался один, но перед ним был поверженный орел, и отступать он не собирался.

Тимирязев вновь посмотрел на лежащего француза. Осталось сделать легкое движение рукой, чтобы покончить со всей этой историей. Он приставил лезвие к груди офицера, но в этот момент вновь раздалось ржание раненого коня и судорожный удар копытом. Капитан бросил беглый взгляд на несчастное животное, и рука невольно дрогнула.

– Лепесток, – характерное пятно на лбу было перепачкано кровью, но он все равно узнал его.

Конь, похоже, тоже понял, что перед ним хозяин, потому как попытался встать, но ноги подкосились, и он всем весом вновь упал на француза. Тот сжал зубы, однако не произнес ни звука.

Тимирязев опустил палаш. Его верный Лепесток мучился перед смертью, и он не мог равнодушно смотреть на это. В снегу рядом с французом лежал пистолет, и капитан поднял его. После чего присел у морды коня и дрожащей рукой погладил. Лепесток замер и преданно заглянул ему в глаза.

По щеке драгуна потекла слеза.

– Прости, – прошептал Тимирязев, и в тишине, на миг опустившейся на поле битвы, раздался выстрел.

* * *

Сражение закончилось ничем. Французы и русские остались на своих позициях, ни на шаг не продвинувшись за время баталии. Тысячи жизней были принесены в жертву пустоте.

Тимирязев выдохнул в воздух облачко пара. Палаш висел на боку и бился о ногу при каждом шаге, которыми он мерил двор у одного из домов, однако он был пленником. Орла захватить так и не удалось, вслед за выстрелом в ухо Лепестку нагрянули гусары Мюрата. Бежать или отбиваться можно было бы с тем же успехом, как и переплывать океан. Он дал честное слово не пытаться улизнуть, и при нем оставили оружие. И все же он был пленником.