– За яйцами бы съездил, но, кажется, в «Севен-илевене»[12] мне сейчас лучше не показываться, – сказал Фрэнк и кивнул на свежую газету.

Наверняка у дороги подобрал, сразу за нашими воротами, – туда рано утром их бросает разносчик. Рядом с передовицей, посвященной сильной жаре в праздничные дни, красовалась фотография человека, на вид знакомого и в то же время нет. Фотография Фрэнка.

У человека на странице газеты был тяжелый взгляд и цифры на груди, у человека на нашей кухне – тряпка за поясом, а в руке прихватка.

– Яичница к этим булочкам – самое то, – проговорил Фрэнк.

– Мы редко покупаем скоропортящееся, – сказал я. – Все больше консервы и заморозку.

– На заднем дворе у вас достаточно места, можно кур завести, – заявил Фрэнк. – Три-четыре красных род-айланда, и яичница на завтрак обеспечена. Свежеснесенное яйцо магазинным не чета – желтки золотые, упругие, как титьки танцовщицы из Лас-Вегаса. Да и цыплята – тварюшки занятные.

Фрэнк сказал, что вырос на ферме. Он и нам поможет хозяйство завести, объяснит что и как. Фрэнк говорил, а я смотрел на газету, хотя понимал: если смотреть слишком заинтересованно, он обидится.

– Где мама? – спросил я и вдруг забеспокоился.

Садистом Фрэнк не казался, но я неожиданно представил ее в подвале, прикованную к мазутной горелке, с шелковым шарфом уже не на запястьях, а во рту, чтобы не кричала. Или мама могла оказаться в багажнике нашего автомобиля. Или в реке.

– Пусть поспит, – сказал Фрэнк. – Мы вчера поздно легли – все сидели и разговаривали. Впрочем, завтраку она, наверное, обрадуется. Она любит кофе в постель?

Откуда мне знать? Прежде это никого не интересовало.

– Пусть еще поспит, – повторил Фрэнк. Он вытащил булочки из духовки и накрыл полотняной салфеткой, чтобы не остыли. – Генри, мой тебе совет, – продолжал он, – никогда не режь булочки. Их нужно ломать – лишь тогда мякиш раскроет весь вкус и аромат. Нужны неровности, горы и долины. Представь свежевспаханную землю в саду. Чем больше неровностей, тем лучше впитается масло.

– Мы редко покупаем масло, – сказал я. – В основном маргарин.

– А вот это самое настоящее преступление, – отозвался Фрэнк.

Он налил себе кофе. Газета так и лежала на столе, но ни один из нас за ней не потянулся.

– Понимаю, у тебя есть вопросы, – проговорил Фрэнк. – Они у любого здравомыслящего человека возникли бы. Скажу лишь одно: в газете далеко не все.

Я не знал, что ответить, и налил апельсиновый сок.

– Какие у вас планы на праздничный уик-энд? – спросил Фрэнк. – Пикник, или бейсбольный матч, или еще что-то? Похоже, намечается жара. Самое время поехать на пляж.

– Ничего особенного. В субботу папа, как обычно, повезет меня ужинать во «Френдлис», и все.

– Что у них стряслось? – полюбопытствовал Фрэнк. – Не представляю, как можно отказаться от женщины вроде твоей мамы.

– Он ушел к своей секретарше, – пояснил я.

Сказал и, даже в свои тринадцать, почувствовал пошлость этих слов. Будто признался, что хожу под себя или ворую в магазинах. История не слишком интересная. Скорее жалкая.

– Без обид, сынок, но в этом случае, как говорится, скатертью дорожка. Такой человек не достоин твоей матери.

Давно мама не выглядела так чудесно, как тем утром. Волосы она обычно собирает в хвост, а сегодня они были распущены и казались пышнее, чем накануне, словно мама спала на облаке. Белую, в мелкий цветочек блузку я видел впервые. Верхняя пуговица не застегнута – получилось не вызывающе (я до сих пор думал о танцовщицах из Лас-Вегаса), а задорно и игриво. Помимо новой блузки я отметил серьги, помаду, а когда мама приблизилась, учуял духи, легкие, с цитрусовой ноткой.