– Кексы есть? – спросила юная хозяйка.

– Осталось три и булка хлеба. Лучше бы эти дамы и джентльмены сидели по домам и ждали приглашения, а я бы спокойно украсила свою шляпку!

– Тогда пусть Фанни сбегает в Брайрфилд, – предложила Каролина, ощутив в критической ситуации внезапный прилив сил, – и купит булочек, лепешек и печенья. Не сердись, Элиза, по-другому не получится.

– Какой сервиз прикажете доставать?

– Пожалуй, самый лучший. Я пока возьму серебро. – Она помчалась наверх, к шкафу, с посудой и принесла заварочный чайник, сливочник и сахарницу.

– Воду греть?

– Конечно, и побыстрее, потому что чем быстрее мы подадим чай, тем скорее они нас покинут, – по крайней мере, я на это надеюсь!

Эх, вот бы они ушли, – вздохнула Каролина, возвращаясь в гостиную, и, помедлив у двери, подумала: – Вот бы пришел Роберт! Насколько легче мне было бы развлекать этих гостей! Он говорит умные вещи (хотя в компании чаще молчит, чем говорит), да и я бы не смущалась. До чего же скучно слушать эти пустые разговоры или участвовать в них самой! Войдут кураты, и дамы начнут трещать без умолку. До чего утомительно! Впрочем, я веду себя как эгоистичная дурочка. К дядюшке наведались уважаемые люди, и мне следует гордиться их расположением. Я вовсе не думаю, что они хуже меня – ничего подобного! – просто другие».

Каролина вернулась в гостиную.

В те дни йоркширцы любили пить чай не спеша, удобно устроившись за столом красного дерева. Необходимым считалось уставить всю его поверхность тарелками со всевозможными видами хлеба и масла. В центре этого изобилия водружалась стеклянная вазочка с джемом. Среди кушаний непременно должны были находиться творожные кексы и сладкие пирожки. Тем лучше, если подавалась также и тарелка с тонко нарезанной розовой ветчиной, украшенная веточкой петрушки.

К счастью, Элиза, кухарка священника, знала свое дело. Увидев столько незваных гостей, она осерчала, но потом взяла себя в руки и обрела привычную жизнерадостность, благодаря чему к чаю накрыли вовремя и на красиво сервированном столе появились и ветчина, и пирожки, и мармелад.

Приглашенные к сей обильной трапезе кураты радостно ринулись в столовую, однако, завидев леди, о чьем присутствии их не известили, замерли на пороге. Мэлоун, возглавлявший шествие, остановился и попятился, едва не сбив с ног следовавшего за ним Донна. Тот в свою очередь сделал три шага назад и толкнул малютку Свитинга в объятия старика Хелстоуна. Кураты заспорили, захихикали. Мэлоуна попросили не метаться и не задерживать остальных, и наконец он двинулся вперед, залившись сизо-лиловым румянцем. Хелстоун отодвинул застенчивых куратов в сторонку и радушно поприветствовал прекрасных гостий, пожимая им руки и обмениваясь шутками. В итоге он уютно расположился между красавицей Гарриет и бойкой Ханной, а мисс Мэри попросил сесть напротив, чтобы он мог ее видеть, если уж нет возможности сидеть с ней рядом. С юными леди хозяин обращался совершенно непринужденно и любезно, благодаря чему пользовался у них большим успехом; в глубине же души прекрасный пол он ничуть не любил и нисколько не уважал, а те представительницы, которым довелось узнать его близко, питали к нему скорее страх, нежели любовь.

Куратов бросили на произвол судьбы. Свитинг, как наименее застенчивый из них троих, нашел себе прибежище подле миссис Сайкс, которая любила его почти как родного сына. Донн, отвесив развязный поклон присутствующим дамам, назойливо проверещал: «Как поживаете, мисс Хелстоун?» – и плюхнулся на стул рядом с Каролиной, к ее нескрываемому раздражению, поскольку был ей особенно несимпатичен по причине незыблемого чванства и неизлечимой узости ума. По ее другую руку расположился бессмысленно улыбающийся Мэлоун. Таким образом, Каролина очутилась в обществе сразу двух кавалеров, ни один из которых не годился абсолютно ни на что: ни поддержать беседу, ни передать чашку или блюдце. Малютка Свитинг, несмотря на малый рост и ребячливость, стоил пары десятков таких, как они.