– Я не знаю, правильно ли, – заговорила быстро. – Сказали, надо сладкое принести и молоко, а как и что… я не знаю.

– Звать как? Пришла зачем? – рубила вопросы Баирма, а руки уже развязывали тесемки бархатного мешочка.

– Дина я. Дом продать не могу. Уехать в Москву хочу, дочь уже там. А тут дом. Большой. Жалко бросить. Хороший. И продаю недорого. Покупатели приходят, нравится. А потом срываются. Три раза уже сделка сорвалась. Может, заговор какой? Может, прокляли?

– Э-э-э, глупые, все вам проклятья да дьяволы мерещатся. В себе разберитесь сначала, – шаманка презрительно фыркнула.

Она сжала в руках затертую зелень бархата, прошептала что-то в сухие ладони и высыпала из мешочка россыпь цветных камней. Долго не разглядывала, и так все ясно. Глянула лишь за спину женщине разок, чтоб в его глаза взглянуть, удостовериться.

– Ты, – говорит Баирма, – давно к матери-то ходила?

– Я? – губы Дины в тонкую ниточку растянулись. – Сестра ходит. Как положено, на Радоницу была, убирала могилу.

– А ты? Чем на мать обижена? Чего простить ей не можешь?

Дина свела тонкие брови к переносице, задышала часто:

– Не обижена я. Нет времени просто.

– Врешь мне, глупая. И себе врешь. Ни признать, ни исправить не хочешь. Оттого тебя и не отпускают. Пока здесь все долги не закроешь, не видать тебе нового места.

– Что признать? И что уж теперь исправить? Она нас с Милкой на мужика променяла. Замуж пошла, а сестру я поднимала! А ведь сама девкой… девчонкой еще была. Ребенком! – покатые плечи затряслись нервной дрожью. – И я зла не держала, все как должно сделала, когда… когда умирала мать – перед смертью простились, похоронили, памятник поставили…

– Но не простила…

– Да как? Как это простить?!

– А тут уж не моя забота. Я тебе задачу указала, а дальше как хочешь, так и решай. Хошь, к мозгоправам вашим ходи, хошь – в церковь. А не хочешь – не ходи никуды. Только камешек этот до самого конца протащишь, а потом по новой, в другую жизнь его поволокешь. Пока не поймешь – как простить. Пока не простишь. Вот твоя задача. Артефакт твой (тьфу ты, шайтан, слово-то какое). Хошь – верь, хошь – не верь. Мое дело – передать.

Шаманка поднялась, развернулась спиной к гостье, пошаркала к промятому дивану. Когда обернулась, уже не было никого. Села грузно, клюку аккуратно приставила рядом. Вздохнула.

– Гардиан, – шепотом позвала она. – Когда за мной-то придешь? Уж 99 лет тут. Отдохнуть хочу.

– Скоро, Ирма, скоро.

Эту жизнь проживем до победного.

Предрассветное небо вовсе не так красиво, как пишут в книгах и постят в социальных сетях. Вот оно – серое, грязное, тяжелое. Нависает над городом мокрым ватным одеялом, роняет холодные капли на теплых людей.

Костя поднял лицо к небу. Беспросветное, как его жизнь. Ни звездочки, ни лунного лучика, лишь промозглая бесконечная тьма с бледным отсветом загоризонтного солнца.

Костя сделал маленький шажочек, заглянул вниз. Какой этаж? Тринадцатый? Да, тринадцатый… Это сколько же тут? Метров сорок? Зато наверняка…

Пальцы заледенели, но крепко цеплялись за край оконного проема. Тело инстинктивно тянуло назад, на лестничную площадку. Все его существо противилось задуманному. Может, как-то само получится? Пальцы ослабнут, нога соскользнет с подоконника… Но нет, тело не сдается, оно сопротивляется что есть мочи, цепляется за никчемную жизнь. Надо собрать волю в кулак и сделать последний уверенный шаг. Иного пути нет.

Он подвел всех – родителей, жену, сына. Надеялся на легкие деньги, уговорил отца заложить квартиру, сам набрал кредитов. И прогорел. Если бы только его касалось… Было бы проще, но теперь вся семья, все, кого он любит, будут расплачиваться за его беспечность и глупость.