Я верю, что кошки – сошедшие на землю духи. По-моему, они способны ходить по облаку, не проваливаясь.

Жюль Верн

Темно. Светло. Темно. Светло. Темно… Она открыла глаза окончательно, впустив солнечный свет в свою жизнь. Странно. Она точно помнила, что умерла. Помнила, как ушла в транзитный тоннель, на той стороне ее встретил Гардиан… Тогда почему сейчас она закрывает и открывает глаза? Почему вновь ощущает оковы физического тела и боль? И почему биоскафандр такой тесный?

Мир в перспективе ее взгляда казался опрокинутым на бок, причем это была не больничная палата, в который она умирала, а улица. Прямо перед ее глазами шершавый, ужасно пахучий асфальт упирался в огромных размеров бетонный бордюр, отделяющий проезжую часть от пешеходной. Она попыталась поднять тяжелую голову, оперлась на предплечье, простонала.

– Тихо-тихо, маленькая, сейчас, – услышала она чужой женский голос.

Что-то подхватило ее, завертело… завернуло в мягкое и несносно воняющее духами. Потом звуки машины, снова запахи, много запахов. Наконец-то пахнуло больницей. Ее положили на твердую поверхность, развернули. Боясь взглянуть на этот новый мир, она слушала его с зажмуренными глазами.

– Похоже, машина сбила, на улице нашла, – прозвучал уже знакомый женский голос.

– Сейчас посмотрим, – откликнулся второй. – Лапы целые вроде. Эй, Мурка, посмотри на меня.

Кто-то раздвинул ей веки, и она ослепла на мгновение от яркого света. Нет, это точно не свет в конце тоннеля.

Два гигантских человека склонились над ней и бесцеремонно щупали своими огромными ручищами. Она попыталась возмутиться, но произнести смогла лишь нечленораздельное пш-ш-ш-ш.

– Сердитая такая, – насмешливо произнесла женщина в зеленой врачебной форме и нацепила очки на нос.

И вот тогда она увидела свое отражение в стеклах. Она была кошкой. Блохастой уличной кошкой невразумительного трехцветного окраса: тут белое, там рыжее, здесь коричнево-полосатое. Как? Для чего?

Свою прошлую жизнь она помнила хорошо. Предыдущие помнила тоже, хоть и впечатления о них уже померкли. Помнила Гардиана и мир по ту сторону, в котором она, как вечное духовное создание, должна была выбрать настройки новой Игры. Но о чем они договорились с Гардианом – не имела ни малейшего представления. И… кошка? Вы серьезно?

– Мяу, – жалобно произнесла она, жалея саму себя.

Все-таки физические ограничения даже такого тела – это печально. И уж тем более обидно, когда ты знаешь, как все обстоит на самом деле, а сделать ничего не можешь. Даже под машину не бросишься, чтобы выйти из Игры досрочно. Ведь тогда (она точно знала) будешь возвращаться снова и снова в этот последний самый несчастливый момент, пока сам не изменишь сценарий.

– По ощущениям, с ней все в прядке, реакции в норме, переломов нет. Ну-ка вставай, Мурка, – зеленая женщина подняла ее на ноги… на лапы.

Она неуверенно сделала первый шаг, потом еще пару, села. Ее шатало, она с трудом владела телом, но постепенно разошлась, словно вшитая в биоскафандр кинетическая память включилась. Она крутанулась, переступила с лапы на лапу, махнула хвостом.

– Ну слава Богу, – радостно воскликнула девушка, что принесла ее сюда. – Только что с ней делать теперь? Опять на улицу?

Ветврач пожала плечами.

– Мяу, – пискнула новоиспеченная кошка, заглядывая в глаза людям. Она явственно почувствовала, как причмокнул пустой желудок, под ребрами неприятно заныло. – Мя-а-а-у.

Девушка убрала в сумку свой надушенный шарфик, в котором несла кошку в клинику, аккуратно взяла четырехлапую на руки и вышла в мир за пределами клиники.

– И что мне с тобой делать, а? – бормотала она себе под нос, пока шла. – Квартира у нас съемная, муж… он хороший. Но как я ему скажу? Он обещал хозяйке, что никаких животных, никаких детей. А тут мы… ты. Угораздило тебя под машину попасть аккурат перед моим носом?