Отгоняя от себя смутные сомнения и тревоги, я последовал наставлениям Даннета и, повернув налево, толкнул белую дверь с медной задвижкой, оказавшись, как и ожидалось, в затемненной комнате. Здесь странный затхлый запах стал еще гуще. Вместе с тем я ощутил некую легкую, почти воображаемую ритмичную вибрацию в воздухе. В первые мгновения я мало что смог разглядеть в сумраке кабинета: плотно закрытые жалюзи не пропускали дневного света. Но затем до моего слуха донеслись произнесенные свистящим шепотом извинения, и я различил большое кресло в дальнем, самом темном, углу комнаты. Там, в полутьме, я увидел бледное пятно лица и рук, и в следующее мгновение пересек комнату, чтобы поприветствовать человека, пытающегося со мной говорить. Несмотря на сумрак, я все же признал в нем хозяина фермы – ведь я долго разглядывал его фотографию; узнав обветренное резко очерченное лицо и коротко стриженную седую бороду, я отбросил все сомнения.

Вглядываясь в его лицо, я невольно опечалился: несомненно, так мог выглядеть лишь тяжело больной человек. И мне сразу подумалось, что это напряженно неподвижное, застывшее выражение лица и немигающих, словно остекленевших глаз вызвано причиной куда более серьезной, нежели астма… а в следующий миг я понял: это зримый результат его пугающих открытий, ужасное бремя которых он взвалил на себя. Не было ли одного этого достаточно, чтобы сломить любого человека – даже куда более молодого и сильного, чем этот смельчак, отважившийся заглянуть в бездну запретного знания? Боюсь, странное и внезапное избавление от страха снизошло на него слишком поздно и уже не могло спасти от сильнейшего нервного истощения. Его безжизненные руки, неподвижно лежащие на коленях, выглядели особенно жалкими. На нем был просторный домашний халат, а голову и шею скрывал ярко-желтый шарф или капюшон.

Айкли говорил тем же свистящим шепотом, которым приветствовал меня. Произносимые им слова поначалу было трудно разобрать, потому что седые усы прикрывали его едва шевелящиеся губы, и тембр его голоса почему-то пробудил во мне тревогу; но, сосредоточившись, я скоро смог вполне сносно разбирать смысл слов. Его говор не имел ничего общего с языком деревенского жителя; сама речь оказалась даже более рафинированной, нежели привычная мне манера его письма.

– Мистер Уилмарт, я полагаю? Простите, что не встаю. Я захворал, как мистер Даннет, должно быть, вам сообщил. Но тем не менее я не мог отказать себе в удовольствии принять вас у себя. Как я и писал в моем последнем письме, мне надо многое вам рассказать – но это будет завтра, когда мне станет чуть лучше. Не могу выразить словами, как я счастлив видеть вас лично после нашей столь длительной переписки. Вы, конечно, привезли с собой всю подборку писем? И фотоснимки, и фонографическая запись тоже при вас? Даннет ваш саквояж оставил в холле – полагаю, вы его там заметили. Что же до сегодняшнего вечера, то, боюсь, вам придется поухаживать за собой самому. Вам отведена спальня наверху, над этим кабинетом; у кровати вы найдете открытую дверь в ванную комнату. В столовой для вас накрыт стол, можете пройти туда когда пожелаете – через дверь по правую руку от вас. Завтра я смогу получше выполнять обязанности хозяина дома, но сейчас совершенно беспомощен, слишком слаб. Будьте как дома… и будьте добры: прежде чем отнести наверх свой саквояж, выложите письма, фотоснимки и фонографическую запись на тот стол в центре кабинета. Здесь мы и будем их обсуждать – вы можете видеть мой фонограф на комоде в углу. Заранее благодарю… нет, вы ничем не сможете мне помочь. Я уже давно испытываю эти приступы. Просто наведайтесь ко мне ненадолго перед сном, а потом отправляйтесь к себе в спальню, когда сочтете нужным. Я же побуду здесь – может, просплю в этом кресле всю ночь, как я это часто делаю. А утром мне значительно полегчает, и мы сможем целиком посвятить себя нашим делам. Вы осознаете, конечно, всю важность стоящей перед нами задачи?.. Нам, как мало кому из живших на Земле, откроются глубины времени и пространства, превосходящие все, что охватили наука и философия.