Мать сидела за круглым столом, подперев голову рукой, мечтательно устремив взгляд в окно. Рядом остывал омлет. На фарфоровой тарелке лежал, нарезанный на тонкие ломтики бекон, свежие булочки, а в прозрачном графине апельсиновый сок.

– Привет! – Джек опустился рядом, взял вилку и улыбнулся. Она продолжала смотреть в окно. Тонкая струйка дыма медленно поднималась к потолку, и часть пепла от наполовину истлевшей сигареты в ее руках, грозил свалиться прямо в стакан. Джек помахал ладонью перед ее лицом.

– Земля вызывает Настромо! Мама спускайся вниз.

– О, извини. Просто… просто задумалась, вспомнила… Когда ты был совсем маленький и только научился ходить, а Сэму шел десятый год – вы постоянно спорили за завтраком, – Джек осторожно отодвинул от нее стакан с соком. – Ты пытался забрать вилку, а ему отдать пластиковую ложечку. Ты все время лепетал, это не справедливо, не честно. Дело доходило до крика и рева, и пока отец не отвесит каждому по подзатыльнику, не пригрозив ремнем, завтрак обычно не начинался. Прошло всего несколько лет, и теперь мы остались с тобой совсем одни, – ее рука дрогнула, и пепел упал на стол.

– Мама, эй, пожалуйста! – Джек дотронулся до холодной ладони, протянувшись через стол.

– Да ты прав, извини, – она сжала его руку. – Время так быстротечно. Ты вырос, почти мужчина: через год окончишь школу, поедешь учиться.

– У тебя сегодня плохое настроение?

– Нет. Все замечательно. Просто, не обращай внимание. Ты, почему не ешь?

Джек отметил черные круги под глазами, глубокую складку, пересекающую лоб, неестественную бледность лица. Опять мать провела очередную бессонную ночь в слезах. После трагической смерти старшего сына она долго приходила в себя, отстранившись от окружающих и спрятавшись в непроницаемой скорлупе. Когда вскоре после трагедии от инфаркта умер муж – его отец, она выжила лишь благодаря Джеку, не отходившему от ее постели ни на шаг. Он выходил, вытащил мать из пасти безумия, которое шаг за шагом поглощало ее. Но временами все возвращалось. Он не мог уловить факторы, способствующие этому, но депрессия снова открывала пасть, тянула на глубину, оставляя взамен страхи, тоску и слезы.

– Ты придешь на обед?

– Разумеется, если будет время, – Джек виновато посмотрел на мать.

– Понятно. Обед будет ждать в микроволновке. Если ты все же придешь – то просто разогрей. Сегодня у меня собрание в двенадцать, и я могу не успеть вернуться. К тому же, оттуда я проеду в галерею.

– Ты уже закончила картину? Покажешь?

– Конечно, в первую очередь. Хочу узнать твое объективное мнение прежде, чем она попадет на глаза критикам-садистам.

«Хорошо, что мать решила заняться живописью профессионально. Это отнимает все свободное время, не давая окончательно расклеиться и начать жалеть себя».

Керол продолжала делать вид, что занята завтраком, хотя рассеянный взгляд блуждал по кухне, шкафам с посудой, задержался на миг около посудомоечной машины, скользнул к окну.

– Мама, тебя что-то волнует?

– Только моя предстоящая презентация.

– Хм… Ты что-то недоговариваешь, верно?

– Меня действительно волнует, что скажут критики. Дело только в этом, уверяю.

Они продолжали завтрак в полной тишине, когда с улицы послышался свист. Керол вздохнула, отодвигая полупустой стакан сока:

– Я уже начала волноваться, почему Майкла так долго нет?

– Майки, заходи! – Джек засмеялся, когда из-за двери показалась виноватая конопатая физиономия. Рыжие пряди беспорядочно падали на бледный лоб. Казалось, на лице нет ни одного свободного места, где бы ни сидела рыжая клякса.

Он выглядел немного наивным, немного зажатым, но это лишь на первый взгляд. В глазах блестели озорные огоньки, а за робостью угадывалась тяга к безумным поступкам и чрезмерная импульсивность, временами граничащая с патологическим неумением сдерживать себя. Парень находился в отличной физической форме, играл с Джеком в одной команде и был закадычным другом.