Мало-помалу Ойайя привыкла к дубинке. Король недолюбливал Нужнета за такое потакание племяннице, но выгнать из поместья не мог. Как-никак это был братец его пропавшей супруги. Ещё до пропажи она держалась особнячком. Подобная скрытность привела к тому, что многие стали подозревать её в разных дурных умыслах. И это при том, что королевская скрытность – дело совершенно неудивительное. Когда она исчезла, многие выдохнули с облегчением.

Тогда как нынешняя королева, не будь она выродком, расположила бы к себе всех, кого только можно расположить, не обмолвившись ни словом. Шейла, конечно же, говорила. Все выродки начали говорить. Дело заключалось немного в другом. Если бы её глаза имели привычный в обществе цвет, она бы без каких-либо затруднений сделалась правительницей куда более востребованной, чем все дамы, что когда-либо восседали подле короля.

Шейла была снисходительна и нежна, внимательна к деталям, которые и не подумали бы заметить иные властители за ненадобностью вдаваться в такие мелочные подробности, как нищета и болезни. Что уж говорить о плохом настроении своих подданных. На него короли всегда чихать хотели, даже если делали вид, что это не так. Но Шейла являла собой и впрямь крайне великодушную персону.

Мало того, ещё и поразительно красивую. За её красоту ей прощали многое. Если не сказать, что всё, и если бы было что прощать. В том числе и глаза. Они придавали ей некий зловещий вид, который поначалу отпугивал, но тем приятнее себя чувствовали придворные, убедившиеся в том, что за этим тусклым взглядом кроется вовсе не жажда убийства, а искренняя забота. Им нравилось сознавать безобидность королевы, в то время как иные о ней не догадывались.

Когда Ойайя вышла из своей спальни, её уже поджидал Гегес со своими ещё не высказанными любезностями, которые она пропустила. Он расшаркался и отвесил ей комплиментов на месяц вперёд.

Гегес жил в поместье «Ксо» довольно давно, и успел привести себя в надлежащий порядок. Выяснилось, что он не такой уж и пожилой, как могло показаться на первый взгляд. Ему не было и шестидесяти. Ежедневное причёсывание выбило из его волос большую часть седины. К тому же Ойай не снял его с должности королевского помощника, вдобавок наградив неплохим состояньицем. Гегес пополнил свой гардероб шёлковыми дьюкскими нарядами и туфлями. И носил их даже в прохладную погоду, когда прислуга куталась в тёплые накидки и сетовала на промозглый ветер. Ойайя тоже кое-чем наградила его – неприятным взглядом – и спустилась в огромную гостиную, где королевская чета уже собиралась приступить к ужину.

Ойай, не отрываясь, смотрел на Шейлу, а она, смущённая такой напористостью мужа, поднимала на него глаза лишь изредка. Королева не носила никаких украшений, её нежно-зелёное платье скрывало утончённую наготу.

Таргертские женщины обладали безжизненной кожей, бледной и влажной, как рыбья чешуя. Кожа Шейлы имела светло-бронзовый цвет, не такой глубокий, как у дьюкских горожанок, но всё же её можно было принять за одну из них. Ойай одевался в глубоко-коричневое, как и все знатные господа Таргерта, с той лишь разницей, что его одежда была расшита серебром.

– Ойайя, что с тобой? – спросила Шейла взволнованно, когда принцесса уселась за стол. – Почему ты не завтракала и не обедала вместе с нами?

– Я была не голодна, – ответила Ойайя с сухостью. Её ждала порция кроличьего жаркого, посыпанного корицей и листьями салата, суп и стакан с дьюкским вином. Она окинула холодным взглядом свой далеко не королевский, да к тому же давно остывший ужин.

– Ты не будешь есть? – осведомился Ойай, перейдя на заботливый тон. – Впрочем, у меня тоже недостаёт аппетита в последнее время. Все эти убийства, – тяжёлый вздох вырвался из его груди. – До чего же бессердечными иногда бывают люди, – Шейла вложила свою тёплую ладонь в ладонь мужа, их пальцы сплелись между собой. Ойай благодарно сжал её руку и ещё раз вздохнул. – Да, да. Не будем говорить об этом за столом, – он отправил в рот кусочек жареного мяса и причмокнул языком. – И всё-таки кухарки не те пошли.