– А почему в город не уехал?

– А зачем? Что в городе-то вашем? Я бы в армию пошёл, да не взяли. Сначала за бабкой ходил, потом болячку нашли…

– Ты сирота?

– Чегой-то? Батя есть… Вернулся вот, – Люська смачно сплюнул.

Маша вздрогнула, подумав, что зря она пошла с этим парнем непонятно куда.

– Откуда вернулся? Куда-то ездил? – вяло поддержала разговор, исподволь следя за тем, что происходит вокруг и на каком расстоянии от них жилые постройки.

– Из тюрьмы. Сидел он.

Маша остановилась как вкопанная. Плечи Люськи опустились, но через секунду парень распрямился и с вызовом посмотрел на Машу.

– Что, в падлу теперь со мной общаться? Чего молчишь?

Маша пожевала нижнюю губу и взяла из его рук верёвку. Коза затопталась на месте и вдруг задрала белоснежный хвост, из-под которого градом посыпался помёт.

– Вот ё-моё! – хмыкнул Люська.

– Мой отец тоже… того… сидел, – Маша отвела глаза.

До реки они дошли минут за пятнадцать, не проронив больше ни слова. Берег был высокий, больше трёх метров, рваный, с торчащими корнями берёз и сосен. От воды действительно тянуло холодом, и даже комары здесь были прожорливее и злее. Маша моментально закрутилась на месте, отбиваясь от полчищ кровожадных тварей.

– На вот, рубашку мою накинь! – Люська стащил с себя одежду и укрыл Машины плечи. От ткани пахло деревянной стружкой и бензином. – Вот видишь, какой вид? – Люська протянул руку, указывая на другой берег, где за живописный лес садилось солнце. – Цвет какой, а? – Он замер, вглядываясь вдаль.

Маша скользнула взглядом по его рельефным рукам и груди в вырезе майки и тоже посмотрела на раскинувшийся пейзаж.

– Хорошее место. Если этюдник поставить вот сюда, – она указала пальцем на небольшую плешь метрах в трёх от них, – то перспектива откроется полностью.

В Люськиных глазах заплескалось уважение.

– Так это ж моё место! Я туточки и сижу обычно, когда рисую.

– Масло, акварель, гуашь, пастель? – Маша склонила голову, с интересом разглядывая Люську.

– Ну… У меня просто краски обычные. Как в школе рисовать начал, так и…

– Покажешь? – Маша почувствовала такой азарт, что он перебил всё её плохое настроение.

Люська радостно кивнул, но в ту же секунду сник.

– Батя дома. Я – сам-то на сеновале сплю, пока он здесь. Пьёт и буянит. Драться лез давеча. Рука не поднялась вломить. Другой-то родни нет – терпеть надо. Думал, может в город подастся, а кому он там нужен? Опять в какую-нибудь историю попадёт. Пусть уж здесь сидит. Прокормлю. Не пил бы только… Твой тоже пьёт?

– Нет, ты что. У меня отец очень хороший, добрый…

– Понятно, – Люська хлопнул себя по плечу, оставив кровавый след после комара. – Чего думаешь дальше делать? Вернёшься?

Маша поёжилась.

– Не хочешь рассказывать, не надо. Не дурак. С семейством Костяна знаком всю жизнь. Раньше они всё время здесь жили. Ну, до зимы так точно. Вот старик ихний…

– Их… – не удержалась Маша.

– Я так и говорю – старик ихний – дядька интересный. Я за ним подсматривал, пока пацанёнком был. Придёт сюда и ходит, ходит… Смотрит, рукой водит. Я думал, он больной какой-то. А потом узнал, что архитектор. И рисует ещё классно… У нас и картина есть евойная…

– Его… – эхом отозвалась Маша.

– Ага. Не знаю откуда. Может батя спёр? – хохотнул невесело.

«Маша!» – неслось из-за поля.

– Не охрип ещё Костька, – беззлобно заметил Люсьен.

– Отец у меня за драку сел, – тихо произнесла Маша. – Побил двоих – руку-ногу сломал… сотрясение мозга у третьего.

– За дело? Или по пьянке?

– За маму… она с вызова шла вечером, а они пристали. Мы тогда в городе жили, мама на «скорой» работала. Папа её встречал, ну и…