– Но… но что ты здесь делаешь? – Единственное, что удается произнести.

– Живу. Просто живу, разве нужно что-то больше?

Отец чуть заметно улыбается. Так изменился за эти пять лет. Глубокие морщины на лбу, словно шрамы. В волосах виднеются седые пряди – серебро на черном. Красиво. И одежда на нем красивая. Блестящая, ладная, сшитая точно по фигуре. Прозрачные пуговицы на чем-то вроде длинной куртки переливаются разноцветными гранями. Отец и сам выглядит так, словно всегда принадлежал к тому чудесному миру, что сверкает поодаль.

Миро вдруг становится стыдно за промокшие насквозь лохмотья из шкур, в которых сюда заявился. За свой потрепанный вид. Он опускает взгляд и разглядывает отцовскую обувь. Голенища короткие, нос острый. А кожа выделана удивительно умело, мастера в общине так вряд ли смогли бы.

В общине, куда ему уже не вернуться.

– Знаешь, я всех подвел. – Миро едва удерживается, чтобы не шмыгнуть носом. – Струсил. И тебя тоже подвел.

Отец пытается взять его под локоть, но Миро отдергивает руку.

– Разве хотеть выжить, несмотря ни на что, это трусость?

Это так неожиданно, что на этот раз Миро не возражает, когда отец выводит его на заросшую травой тропинку из гладких камней, ведущую к человеческим домам. Отчего-то походка его кажется странной: вразвалочку, чуть неловкой, без той грации, которую Миро отлично помнил.

Они молча поднимаются к вершине холма, откуда дома видны во всей красе. Теперь уже золотые в свете заходящего солнца. Глазам снова становится больно от яркого света. Миро не выдерживает и зажмуривается…

…– Не смей его винить! – донесся приглушенный голос матери. Разъяренный, такого он не слышал ни разу.

Миро сел, вытер со лба холодный пот. Надавил на виски, по которым изнутри словно постукивали молоточками. С чего бы это? Он попытался вспомнить, что снилось. Невесомая ниточка ускользнула в следующее же мгновение.

– Я и не собираюсь. – Едва удалось расслышать шепот второго. Вожака. – С чего мне винить мальчишку в том, что вы в него вложили? Что ты в него вложила. Я стараюсь быть терпимым, но и у моего терпения есть предел.

Отодвинув занавеску, Миро увидел лишь пустой дом, погруженный в ночную тьму. Конечно, разговаривают на улице.

– Знаешь, что? – Мать слишком сильно повысила голос, но, похоже, тут же опомнилась и зашептала. Теперь расслышать удалось, только подойдя вплотную к двери. – Мне было бы легче, если бы пришлось воспитывать сына не одной. Напомнить, из-за кого я осталась без мужа, а ребенок без отца?

– Это был его выбор. Я не приказывал.

– Знала, что ты так скажешь. Не волнуйся, Миро не тронет твоего наследничка. Но запретить сыну защищаться я не могу.

Миро едва успел отступить на пару шагов, когда дверь распахнулась. Мать застыла на пороге. Потом бросила раздраженное:

– Лучше не спрашивай.

Прошла к своему спальному углу, задернула занавеску. Миро оставалось только наблюдать, как вожак удаляется к искаженному оконной слюдой дому.

Королевский цеппелин приземлился прямо в центре двора. О его приближении возвестил нарастающий гул, от которого не спасали стекла, почти полностью заменявшие в оранжерее, как и в самом дворце, стены.

Вивиан вполне могла бы принять этот звук за предвестие надвигающегося шторма. Тем более, что вслед за этим небо почти вмиг потемнело.

Могла бы испугаться, как это произошло в первый раз, почти два года назад. Но с тех пор Вивиан успела достаточно повзрослеть, а ее близнец Вильям слишком любил покрасоваться, потому проделывал подобное едва ли не каждую неделю.

Фыркнув и прошептав: «Позер», Вивиан поднялась с удобного плетеного кресла, в котором так любила проводить вечера. В часы перед закатом заботливо выращенная придворными садоводами ночная красавица окутывала особенно чарующим ароматом.