После объявления следующего номера Ари, раскрасневшаяся, присоединяется к нам за стойкой.

– Ты была неподражаема! – восклицает Прю.

– Спасибо? – Каждое «спасибо» от Ари звучит как вопрос.

Мы замолкаем, слушая, как парень на сцене исполняет кавер песни Эда Ширана. Видно, что ему это доставляет огромное удовольствие, он поет всем сердцем. Или диафрагмой, или чем там еще поют, чтобы песни звучали по-настоящему хорошо.

Следом за ним выступают еще несколько энтузиастов. Парень в шортах подходит к прилавку, чтобы купить футболку с логотипом «Венчерс Винил», но не сам винил. Когда он уходит, я оглядываю зал. На сцене две женщины исполняют песню, которую сочинили вместе,– одна из них играет на укулеле[13], другая на барабанах бонго[14]. Люди притопывают ногами в такт музыке. Некоторые гости слушают, осматривая полки с пластинками.

Я беру карандаш и снова начинаю рассеянно чиркать на флаере. Меня бесит, что до сих пор не удается придумать подходящее название для изображенного на нем храма, тогда как вокруг него построена вся кампания. Я оглядываюсь в поисках вдохновения, постукивая ластиком по бумаге.

Храм… Винилии?

Храм… Эскаланте?

Храм… Фортуны?

Поднимая глаза, я замечаю, что Элли ерзает у мамы на коленях, – короткий промежуток детского внимания явно подходит к концу. Я тихо окликаю сестренку, и она тут же вскакивает и бросается ко мне. Я подхватываю ее и усаживаю на прилавок, на то же место, где чуть раньше, настраивая гитару, сидела Ари. Я протягиваю Элли фирменную кофейную кружку «Венчерс Винил», полную медиаторов самых разных цветов, и малышка радостно принимается раскладывать их по стопкам. Мама бросает на меня благодарный взгляд.

Дуэт заканчивает выступление, и Ари с планшетом под мышкой возвращается на сцену. Она ждет, пока исполнители уберут свои инструменты, прежде чем взять микрофон.

– Я не уверена, что хотела бы повторить этот опыт, – произносит она под радушные смешки зрителей, – но, похоже, мне не отвертеться, поскольку список участников подошел к концу! Пока я играю, Прю еще раз пустит по кругу листок для желающих записаться, и, надеюсь, у нас появится еще несколько исполнителей. Иначе вам придется коротать со мной остаток вечера. – Она виновато пожимает плечами, хотя вряд ли эту перспективу можно считать чем-то неприятным.

Элли отрывает взгляд от медиаторов.

– Ты собираешься петь?

– Я? Ни за что. Это шоу Ари.

– Все остальные пели, – возражает Элли.

–Да, но… у них, типа, хорошо получается.– Я качаю головой.– А я не люблю петь.– Думаю, лучше сказать так, чем пытаться объяснить, почему я предпочел бы броситься в яму Сарлакка[15].

Меня одолевает что-то вроде аллергии, когда я нахожусь в центре внимания. Чуть ли не крапивница начинается.

Жаль, я не могу сказать, что шучу.

Выражение лица Элли становится все более растерянным.

–Ты же поешь для меня.

Мне не сразу удается сообразить, что она говорит о колыбельных, которые я пою, пытаясь убаюкать ее, когда мамы и папы нет дома. Я никогда не могу вспомнить ни одной настоящей колыбельной, поэтому ими в основном служат те медляки, что приходят на ум. «Эй, Джуд» – одна из любимых композиций Элли, но она терпеть не может «Элинор Ригби». Я бы тоже возненавидел, если бы меня назвали в честь такой депрессивной песни. Иногда я даже пою Элли песни Ари – те, которые слышал много раз и сумел запомнить.

В любом случае я не собираюсь подниматься на сцену и петь что бы то ни было. Но в то же время не хочу внедрять в маленький впечатлительный мозг Элли идею о том, что пение на публике унизительно и его следует избегать любой ценой. Во всяком случае, пока она в том возрасте, когда еще с энтузиазмом и без всякого стеснения распевает алфавит посреди продуктового магазина. Поэтому я просто прикладываю палец к губам и заговорщически шепчу: