Всю картофельную кожуру, какая осталась, бросили в котелки и следят молча. У них синеют глаза и щеки опалены. Им холодно. У самого огня лежащий концами пальцев тянется на красный свет, а спина у него дрожит, обращенная в холодную сторону к темноте в лихорадке. Глаза горят в песке. Кожура в котелках в речной воде закипает, бурлит и фыркает. Они стерегут ее – по три ложки хлебнуть и подниматься. Кто может, тихонько себе бормочет: «В путь, в путь, пока сил хватит. Перейти реку, найти дорогу, не потеряться. Где же у нас силы? Пристать в пору; по-братски поделимся голодом, придемся ко двору. Нет, нет, просто найти, где счистить с пшеницы ости, набрести на поле, понюхать теплой пыли. Хоть одну бы горсть». А спящие видят, что чужие дороги и реки – раздвинутые ноги и полные руки.

При искрах хвойных веток, под треск, под вой в желудках проснувшийся молодой Холодай привстал, от света закрыл рукой, пялит глаза, высматривая пищу, заползает за огонь, шарит… «Тут котел… ниспослал… страшно». Он падает опять и засыпает. Его не расталкивают. Он встает. И трое, спустившись с трудом под гору к реке, выбирают длинный шест из воды и плот притягивают к берегу. Уже другие, озябшие – пар вылетает на огонь осенними скользкими листьями, – толкают телегу. Вывели на дорогу и спускают. За ней на недоуздке потянули лошадь. Будят спящих, подымают, не оставить ли? Нельзя. Оставили огни: «Еще отдохнем, доспим. Дядя Саша, повернись к огню спиной, не тянись пальцами». Он дышит, и пар осеняет голову. Под утро закоченел и мирно уткнулся головой в рукава обеих рук, без дыхания, едва через белые губы, через ноздри тонкого носа парок, иней на бороде. Ослабел. Его взвалили на телегу в белом овчинном тулупе.

Народ. 1935. Б., графитный кар., цв. кар. 30x21

Щенок придвинулся к огням. Жадно носом водя за следами, трава измята телами. Глаза в темноте, между обуглившимися шишками, ищут, не здесь, а как прежде, до подробностей знакомые, все тут же – и запах, и ощущение гладкой кожи ног, красные ладони рук, испуганный голос; ничто из того, что окружает, не обращает на себя его внимания, и кажется, если б он увидел сестер, он бы их не заметил.

А белая овчина на телеге, внезапно засветившаяся под холмом, привлекла его. Она пропала. Телегу вводят на плот. Он побежал за ней. Старик в овчине без движения, в сене, в согнутых в суставах пальцах зажаты полы тулупа, он лежит смирно, его обделили картошкой. Дали кипятку из котла; в закрытых глазах стоят красные шкурки, развешены, присохши к веревке, и жадно рвутся навстречу, не приближаясь. В сарае сети с рыбой и мелкая дичь. Большие леса полны.

«И то и но за нож в колы́не снежно схватился вырбу глубокие следы. В ноздрях присохли волосы вниз велся, полозья. Громом да порази за рзави. До смеху хиже закинул сеть и есть за щеки костью поцарапал небо и вынул пальцем обтер кровь по ме́ху на слух не за́пер, а в ельнике следками по полям капли крови сгиб лапки. Больно. Нарыки выкипел вор труп уносит за хво́д за о́вод везги везжи летом виро не верую до ро́бленных доро́б. Старик ушел за дичью за сло́нило затемнело и свернул закопал до дождя и смыло за ствол сквор горы под рукой. Одиноко над рекой».

Через листья сыпятся капли снега. Лапы ступили в теплую золу. «Вот сквозь скрип и голос; там, где белело, на телеге. Вот радость. Вся радость в поисках. Выдумка надежды. Сцепление быстрых сходств». Щенок сбежал с холма.

У самого плота он видит: в телеге, собравши рукой крепко на груди овчинный тулуп, полулежит старик, глядит на него и силится крикнуть. Вытянув шею, неподвижно явился щенок, или спросонья. Ослабевший голодный приподнялся, заглядывая через борт, опершись на него подбородком. Он протянул руку и хотел крикнуть, но щенок отбежал и потерялся.