Но Мари не желала сбавлять темпа. Работа в мастерской привносила смысл в её жизнь, утешала и успокаивала. С каждым новым хитроумным изобретением ей казалось, что она словно обретает малую толику контроля над миром. А для маленькой девочки, чьи мечты затянуло дымом и мглой, это было воистину сильное переживание.

Лето и осень сменились зимой. Снова настало Рождество. И ещё одно, и ещё. Каждый год Дроссельмейер спрашивал у Мари, чего бы ей хотелось в подарок. «Праздника!» – неизменно отвечала она. И Дроссельмейер отдавал распоряжения поварам приготовить любимые блюда девочки, а музыкально одарённым слугам – сыграть весёлую мелодию. А затем увлекал Мари в парадную залу и танцевал с ней вокруг рождественской ёлки – как будто на самом настоящем великосветском балу.

Мари росла, и руки её обретали все бóльшую уверенность. От простейших занятий – арифметики, чтения и письма – гувернантка перешла с ней к предметам более сложным. Три года промелькнули в мгновение ока: Мари исполнилось десять лет. Ей уже казалось, будто она прожила в усадьбе Дроссельмейера всю свою жизнь.

Единственное, чего ей не хватало, – это общества сверстников. Почти все друзья Дроссельмейера были уже немолоды – детишек в возрасте Мари не нашлось ни у кого. Конечно, девочку отпускали в город в сопровождении слуг – в свободное от занятий и от работы в мастерской время, – но друзей она себе так и не нашла. Усадьбу Дроссельмейера и её обитателей окутывал ореол тайны. Горожане проявляли интерес к малютке Мари, но никакие родители и помыслить не могли пригласить воспитанницу самого Дроссельмейера на детский праздник. А поскольку по собственной воле дети в усадьбу не заглядывали, Мари проводила время по большей части в одиночестве.

Но на самом-то деле она ничуть не скучала, о нет. Пока у неё были её дядюшка и её поделки, девочка ни в чём больше не нуждалась. Если она не сидела за книгами или не играла с куклой в саду, слуги отлично знали, где её искать: в мастерской Дроссельмейера.

Однажды днём, после уроков, Мэри возилась с одним особенно затейливым устройством. Дроссельмейер на несколько дней уехал по делам и должен был вернуться только на следующее утро. Мари воспользовалась его отсутствием, чтобы доработать новый механизм, над которым трудился изобретатель: танцовщица-балерина, кружась в пируэте, скользила по позолоченной кукольной сцене. На первый взгляд она показалась бы самой обыкновенной марионеткой. Но если приглядеться внимательнее, обнаруживалось, что никаких ниточек к балерине не подведено.

Мари, вооружившись лупой, аккуратно подкручивала последние крохотные винтики.

– Ну вот, Сахарная Слива, почти готово, – сообщила она кукле, восседающей на верстаке рядом. Кукла была той одной-единственной опорой, которую девочка вынесла из прежней жизни, и Мари ни на миг не расставалась со своей любимицей. Года два назад она сглупила – притащила куклу на урок. Гувернантка так строго отчитала девочку, что больше подобной ошибки Мари не повторяла. Теперь она прятала свою фарфоровую подружку в ранец с книгами, а при необходимости даже и под юбку. Мари понимала, что ведёт себя немного по-детски – но ведь кукла была с ней с самого начала, ещё до пожара!

– Балерина готова! – Мари затянула последний винтик и отстранилась. Она сняла налобную лупу и повернула крохотный ключик в спине фигурки.

Балерина с жужжанием пробудилась к жизни и изящно заскользила на розовых атласных пуантах по игрушечной сцене.

– Она само совершенство, – гордо улыбнулась Мари. – Дядя Дроссельмейер будет доволен.

Мари оглянулась туда, где, ссутулившись, сидела кукла. Её фарфоровые ножки бессильно свисали с верстака, шелковистые розовые волосы закручивались в замысловатую высокую причёску. Такая красивая – и такая неподвижная…