В аптеке я купил кусок лавандового мыла и кокаин. Это было утром. Утром мне всегда трудно куда-нибудь себя деть. Заняться мне нечем, а каждый, кого я намереваюсь повидать, занят или отсутствует, или сам хочет, чтобы его развлекали. Жизнь ещё не проснулась, проснулись только рефлексы. Драйва в людях не больше, чем в их кофемолках, фенах, электробритвах, машинах, станках, к которым они поедут. Это закон утренних часов.

Но правила существуют за счёт исключений. И сегодня дома оказался Муха.

– Ты когда-нибудь думал, как нелегко убить муху в полёте? – сказал он вместо приветствия, впустив меня и возвращаясь на кухню. Я пошёл следом.

Я устраиваюсь под прикрытием большого нового холодильника и слежу, как Муха ожесточённо размахивает полотенцем. На пол падают: дешёвая книжонка – развеивая влажные несвежие листы, пепельница – рассыпая бессчётные окурки, корзинка – расточив луковую шелуху; летят сигареты, клочки бумаги, целлофан, хлопья жизнедеятельности.

– Если ее не ликвидировать вечером, – шипел Муха, – утром она не даст мне спать. Проклятые мухи просыпаются раньше птиц.

– Сейчас утро.

– Серьёзно? Тогда позавтракаем.

Когда он открыл дверцу холодильника, оттуда вылетела муха.

– Ой, блядь, не могу! – взвыл он. – Апрель, блядь! Ну откуда в апреле мухи?

– Мухи есть всегда.

– Верно.

Две мухи сели на дверцу буфета и успокоились. Муха сжался в комок.

– По одной ударишь, так другая улетит, – цедил он сквозь зубы. Он задумался, потом, стараясь не делать лишних движений, сунул мне в руку сложенный вдвое журнал. – Давай, действуем синхронно. Ты по правой, я по левой. Раз, два, три!

Мы ударили.

Я думал, что буфет упадёт. Вместо этого на пол к нашим ногам упали два жалких, уже бесформенных серо-чёрных трупика.

– Есть, есть смысл в коллективизме, – сказал Муха удовлетворённо. Босой ногой он растёр по грязному полу печальные останки, и тут на его сморщенном, собранном в складки лице отобразилась новая неприятная мысль. – Слушай, а мухи бывают этими?

И у нас не любили называть вещи их именами. Кроме того, слишком серьёзные и длинные слова «привидение», «призрак» мало кто умел выговорить отчётливо. Было, правда, детское слово «тени», сленговое «жутики» и множество просящихся на язык слов вроде «дохляки», «трупяки», «покойники», – но лишь краткое, безоценочное, держащееся силой интонации словцо звучало безошибочно.

– Нет, – сказал я. – Ты их что, видишь?

– Откуда мне знать, что я вижу? – Муха сердито передёрнулся. – На вид живые, а на деле одинаковые. – Он критически оглядел мои волосы. – Подровнять?

Он был парикмахер – и очень неплохой, хотя и с идеями. Так, у него была идея о том, что стричь нужно без расчёски. «Ножницы, – говорил он клиенту и звонко пощёлкивал в воздухе ножницами. – Пальцы! – и он показывал свои кривые проворные пальцы. – Расчёска? – спрашивал он сам себя. – А где у меня третья рука держать расчёску? К тому же, это негигиенично». Сражённый его логикой клиент соглашался и оповещал знакомых.

– Ты неделю назад подравнивал.

– Очень давно.

– Что останется от длинных волос, если ровнять их каждый день?

– Станешь похож на человека.

– А так я на кого похож?

Муха поперхнулся.

– Сейчас оденусь, – сказал он. – Бери себе йогурт.

Заглянув в холодильник, я брать ничего не стал. Мы вышли в комнату. Я развернул сослуживший свою службу журнал и увидел одну голую жопу; перевернул страницу – увидел другую. Обе принадлежали кандидатам на пост губернатора. Из пояснительного текста я понял, что одна жопа мужская, другая – женская. Кандидатов всегда было двое, а губернатором становится кто-то третий.