, которые приходится сносить молча. Так прошло несколько месяцев. У Эгеров родился пятый ребёнок. Мадам держалась с Шарлоттой холодно и отчуждённо. Она переменилась, однако, когда Шарлотта опять заявила о твёрдом решении покинуть пансион, стала самим дружелюбием; мосье, в присутствии супруги, сделал Шарлотте прощальный подарок, антологию французской поэзии. Они пожелали ей успеха на педагогическом поприще, и мадам проводила Шарлотту до Остенде. В январе 1844 года Шарлотта Бронте вернулась в Хауорт. В письме к Эллен она признавалась: «Я много страдала перед своим отъездом из Брюсселя. Думаю, сколь долго бы я ни прожила, я не забуду, чего стоило мне расставание с мосье Эгером. Мне так тяжко было причинить огорчение ему, такому истинному, доброму и бескорыстному другу»24.

Из писем к Эгеру:25

«Июль 1844.

Я знаю, что сейчас не моя очередь писать, но миссис Уилрайт уезжает в Брюссель… и мне кажется, я не должна пренебречь этой благоприятной возможностью. Ах, мосье! Я однажды послала Вам не очень разумное письмо, потому что на сердце у меня было тяжело, но это больше не повторится, впредь я постараюсь не быть столь эгоистичной. И хотя Ваши письма одна из самых больших радостей моей жизни, я буду терпеливо ожидать их получения, ждать, пока Вам не захочется или не будет удобно написать мне…

…Ничего я так не боюсь, как безделья, отсутствия занятия, летаргического сна способностей: когда тело бездействует, дух очень страдает…

…Я бы не знала этой летаргии, если бы могла писать. Прежде я писала целые дни, недели, месяцы, и небезрезультатно, ибо Саути и Колридж26– два наших знаменитых поэта, которым я посылала кое-что из написанного – весьма тепло выразили свое одобрение. Но сейчас зрение моё настолько ухудшилось, что писать я не могу. Если я себе позволю это, я совсем ослепну… Писательская карьера для меня закрыта – остаётся только педагогическая, а она мне не кажется столь привлекательной. Ну, ничего, я буду учительницей, и если не очень преуспею, то не из-за недостатка трудолюбия…

…Я не прошу Вас писать мне часто, потому что боюсь надоесть Вам своими письмами, но Вы слишком добры, чтобы забыть, как я этого хочу, а я очень хочу этого. Довольно. В конце концов поступайте, как считаете нужным, мосье. Если бы, получив Ваше письмо, я решила, что оно написано из жалости, – я бы чувствовала себя глубоко уязвлённой…

…Ещё раз до свидания, мосье. Неприятно говорить «до свиданья» даже в письме. О, я уверена, что однажды увижу Вас снова. Непременно, как только я заработаю достаточно денег, чтобы приехать в Брюссель, я приеду и опять, хотя бы на мгновенье, встречусь с Вами…»

«Октябрь, 24 1844.

…Я не собираюсь писать Вам длинно; во-первых, у меня нет времени, так как я сию минуту должна отдать письмо, и, во-вторых, боюсь обеспокоить Вас. Я хочу только узнать, получили Вы мои письма, отправленные в начале мая и в августе? Шесть месяцев я жду вести от мосье – и, знаете, шестимесячное ожидание длится очень долго. Но я не жалуюсь и буду сполна вознаграждена за то, что немного грустила, если Вы мне напишете маленькое письмецо и вручите его этому джентльмену или же его сестре…»

«8 января 1845.

…Когда человек не жалуется, когда он пытается тиранической рукой подавить свои чувства, они восстают и человек расплачивается за внешнее спокойствие внутренней борьбой, которая временами почти нестерпима.

Ни днём, ни ночью я не могу найти покоя и отдыха. Если я засыпаю, меня мучают тяжёлые сны, в которых я вижу Вас, всегда сурового, всегда печального, всегда негодующего…

Я знаю, что моё письмо вызовет у Вас раздражение. Вы опять скажете, что я экзальтированна, что у меня мрачные мысли и так далее. Пусть будет так, мосье, я не ищу себе оправданий, я готова выслушать любые упрёки. Я знаю только, что не могу, не хочу, я отказываюсь утратить дружбу моего учителя. Лучше мне испытать самую жестокую физическую муку, пусть только сердце не разрывается от жгучих сожалений…