Я вдруг ощутил, что собранные судьбой воедино археолог Калинин, яркий тенор Виргиниюс, Феликс и я, студент исторического факультета, не выглядим чем-то инопланетным или сюрреалистическим среди выбеленных известью стен служебного помещения на окраине, напротив! Это была наша страна. Мы все говорили на одном языке. Мы читали одни книги и ходили в одни замечательные театры. Мы были одинаково небогаты, но знали цену деньгам и понимали прекрасное. Хотя, если подумать, новозеландские замороженные коровы, аврал, суета с разгрузкой, топор, 7 Ноября, ночь, ведро супа и оперная ария – где такое увидишь и услышишь, в какой ещё стране? Я много раз пытался представить на месте Вени, скажем, Лучано Паваротти или Пласидо Доминго – но у меня ничего не выходило!

Мы не сопротивлялись этой встрече, мы спешили на неё; мы впивались молодыми зубами в разваренные волокна и грызли лук, не задумываясь особо над тем, чем нас встретит завтрашний день.

И ещё я понял, чему таинственно улыбался Вова Калинин – он знал, коварный, что последует за разгрузкой, он предвкушал не двадцатку, нет! Он ждал это действо, это изумительное представление, которое, пусть и в странных условиях, для него было привычным и даже желанным.

Спасибо ему за то, что подарил мне тогда лишний билетик на этот праздник!

Впуская ночной холод, отворилась выкрашенная густой коричневой краской дверь в нашу филармонию – пёс, виляя хвостом, мгновенно уселся в ногах своего дружка Василия Ивановича и смотрел на него неотрывно и радостно, запрокидывая мохнатую голову – в поисках ответной ласки или кусочка чего-нибудь. Галина вошла, торжественно неся перед собой поднос. «Ну, парни, спасибо за угощение! И вот от соседей, с праздником, так сказать!»

На подносе лежали, украшенные инеем, двадцать эскимо.

Наутро мы станем манерными, будем дремать на лекции по истории КПСС или на репетиции, потратим на себя и подруг честно заработанные деньги, забывая постепенно о полутушах и неказистом ночном пакгаузе, спрятанном подальше от мира.

Закурили.

Трамвай уже тренькнул.

У меня до вчерашнего дня не было сомнений в пользе, изобретательности и своеобразии украинской кухни; было времечко, даже писал об этом: «Украинская хозяйка такое создаст на обыкновенной сковороде из хорошего ошейка! Да что говорить – без зажарки овощей, идущих в борщи или во вторые блюда, она жить не может и не станет! («Смачна подорож», 2014, № 6).

А тут читаю: «У них там жрут что попало. У нас хазяйка писля капусняка каструлю ополосне – оце в них щи называється! В нас – «идальня», тому, что там їдять, а в них «столовая», столы какие-то…» И т. п. урапатриотический бред.

Брезгливый и непросвещённый критик, скорее всего, даже не догадывается, что слово «стол», а также престол, стольный град, застолье несут в себе иной, многовековой, смысл, который далёк от убогого представления значения слова нынешними словоблудами в этой стране.

Но – тем более зацепило, возмутило и взволновало!

Ну, или ещё одна «супер-идея» – памятник борщу как воплощенному гению, как венцу успешной кулинарии. Не подумайте, что я против борща – уважаю! Он всё ещё доступен не только олигарху, но и нищеброду, сидящему без работы в золотой неоплаченной советской квартире. Но ставить памятники еде всё же абсурдно – это чтобы не забыли и «пам’ятали», по логике автора выше изложенной сентенции? Скорее всего, да.

Ну, и о «столовых» там. Или о русских трактирах…