28-го июля. Сегодня посетил Шамиля попечителя С.-Петербурского учебного округа, т. с. Делянов.

В происходившем при этом разговоре т. с. Делянов упомянул, между прочим, о Сирийских делах и об Абдель-Кадере. Шамиль слушал г. Делянова с таким же живым интересом, с каким слушал рассказ этот несколько дней тому назад, и в заключение высказал тоже самое, что говорил и в то время, за исключением обстоятельства, касавшегося собственно до него.

Вообще, заметно, что Абдель-Кадер возбудил в Шамиле симпатию к себе, и что симпатия эта также искренна, как велика нелюбовь его к Султану, к Туркам и к тому народу, во главе которого он сам недавно стоял.

31-го июля. Шамиль уже не жалуется на боль в ногах; но вместо того он сильно скучает. Моральная болезнь эта, по-видимому, имеет на него большое влияние потому, что в последнее время он до такой степени изменился наружно, – что его узнать нельзя, он очень похудел, осунулся; такое состояние духа происходит вследствие неполучения от Гази-Магомета никаких известий, а также и вследствие холеры, которой, по-видимому, он боится, опасаясь в этом случае за свою семью. О существовании в Калуге холеры, я счел своею обязанностью предупредить его, как для принятия некоторых гигиенических мер, так и для того, чтобы хоть сколько-нибудь уменьшить непомерное употребление женщинами его дома всякой зелени и незрелых фруктов.

Но кроме этих причин, влияние которых по возможности мною устраняется, есть еще одна, составляющая в своем роде большое зло, о чем неоднократно упоминалось в предыдущих дневниках; но результаты его и все последствия так разнообразны в настоящее время, – что непростительно было бы оставить этот предмет в стороне, несмотря даже на то, что он представляет собою не что иное, как некоторые подробности домашней жизни бывшего предводителя горцев и одну из его семейных тайн. Я решаюсь снова говорить об том, как потому, что положение одного из действующих лиц этой драмы требует серьезного внимания; так и на основании убеждения, что и эта тайна и эти подробности действительно имеют самую тесную связь с историею последних дней существования Имамата и служат достаточным подтверждением того, что было изложено об этом прежде.

Это зло есть непостижимое влияние Зейдат и Абдуррахмана, которое по справедливости следует назвать тлетворным во всех отношениях. Нельзя сказать, чтобы влияние это получило теперь большие размеры против того, каким оно было в Дагестане: перемены в этом случае нет, оно одинаково, но разница заключается в том, что предметы, на которые устремлено это влияние, в настоящее время уже не те, которые были прежде. По словам Магомета-Шеффи, (который теперь не что иное, как повторение показаний Хаджио и отчасти Гази-Магомета), в прежнее время Зейдат разоряла край и вооружала против Шамиля население всякого рода поборами, взимая их через Наибов, и при том не только без ведома мужа, но нередко побуждая и его самого на такие меры, вреда которых он по совершенной неопытности совсем и не подозревал. Теперь, внимание детей Джемаль-Эддина устремлено на скопление возможно большого количества денег, которые полностью находятся в их безотчетном распоряжении.

Говоря обо всем этом, Магомет-Шеффи назвал вещи настоящими их именами. Причина же, побудившая его к столь полно откровенности без всякого настояния с моей стороны, – заключается в притеснениях, которые в последнее время опять возобновились, и теперь обратившись в совершенное гонение, делают положение его безвыходным. Удерживаемый мною в порывах, которые по собственному его сознанию способны вызвать с его стороны поступок непростительный, бедный молодой человек ходит как отчужденный и в бессильной досаде по временам даже плачет. По его словам, брат и сестра беспрестанно вооружают против него Шамиля каждодневными доносами о его поведение, которое, по их мнению, во всех отношениях противно не только присущему дому Шамиля учению мюридизма, но и основным началом их религии. Склонность же его к общественной жизни и нелюбовь к обычаям, существующим в отцовском доме, доставляют Зейдат и Абдуррахману неисчерпаемый источник для доносов; каждый выезд его из дома для прогулки представляется ими Шамилю в самом черном виде.