Дописывая эти строки, я был прерван посланною от Шуаннет, объявившею мне, что жена Шамиля просит меня защитить ее от притеснений Зейдат и Абдуррахмана, которые, кроме ежеминутных неприятностей, – лишают ее всего необходимого; причем Шуаннет просит меня купить необходимые ей вещи на свои деньги, которые впоследствии она надеется мне возвратить.

Исполнив немедленно последнюю просьбу, я положительно отказал в своем содействии относительно первой. Руководствуясь §9-м выданной мне инструкцией, а также и обстоятельствами дела, не допускающими малейшего вмешательства моего в семейную жизнь Имама, я приказал сказать просительнице, что все, что я могу для нее сделать, это – объявить о неприятном ее положении Шамилю и просить его заступничества, которое он без сомнения и окажет ей. Но так как смело можно поручиться, что ее личная о том просьба будет несравненно убедительнее моих слов, которые к тому же, дойдут до него через переводчика – то я советую ей прибегнуть сначала к этому средству, тем более верному, что дело состоит в домашних неудовольствиях, где единственным судьею может быть только глава семейства.

Шуаннет по-видимому осталась недовольною моим ответом; но соображая дело по совести, – я иначе не мог разрешить настоящее дело.

Хотя на будущее время, в подобных случаях, я буду руководствоваться указаниями Калужского губернатора, смотря впрочем, по экстренности дела, – но особое письменное по этому предмету наставление было бы весьма полезно.

30-го мая. В февральском дневнике было упомянуто, что переводчик Турминский нуждается в практическом изучении Арабского языка. С того времени ему были предоставлены все возможные к тому средства: он беспрерывно был с горцами, которые говорят по-арабски все без исключения; постоянно обедал с ними и только что не ночевал вместе. Но за всем тем, в продолжение последних двух месяцев, я не мог не заметить, что оказанные им успехи весьма незначительны, в чем удостоверили меня и отзывы об этом обоих сыновей Шамиля и всех остальных горцев, и старание их уклоняться от его переводов там, где дело шло о каком-нибудь официальном или вообще о серьезном предмете. Полк. Богуславский, в бытность свою в первых числах мая в Калуге, отозвался, что выговор Турминскому очень нехорош, так что трудно понимать некоторые места его речи; но что со временем, он сможет освободиться от этого недостатка. Что касается самого Шамиля, то он, не стесняясь многими ошибками, сделанными Турминским в первое время, был к нему постоянно внимателен, и даже со своей стороны доставлял ему средства практиковаться, рассуждая с ним о некоторых сложных предметах, и вместе с ним же разбирая свои книги. Но в последнее время, он также заметно уклонялся от его переводов, и в разговорах с людьми посторонними дому, а в особенности в тех случаях, когда нужно было предать не то, о чем следовало довести до сведения начальства, – Шамиль постоянно требовал переводчиков Мустафу-Ях-Ина и даже Дебирь-Магому, не взирая на присутствие здесь же Турминского, а также и на то, что Дебирь-Магома объясняется по-русски не совсем свободно. Таким образом, все занесенное в дневник с февраля по июнь составлено мною переводам Ях-Ина: Турминский же переводил одни только письма членов семейства Шамиля к их родственникам на Кавказ, и еще песни о Гази-Магомете. Под конец, именно в течение всего мая, Шамиль, выезжая несколько раз к знакомым, а также собираясь на фабрику Говарда, постоянно выказывал желание взять с собою Ях-Ина; но потом, как бы одумавшись, требовал Турминского, говоря, что «если он прислан сюда начальством для переводов, – то нужно чтобы он переводил».