Но чаще всего случалось то, что родственник убитого обращал свое внимание на родственников убийцы, если последний успевал скрыться. Тогда кровомщение принимало грандиозные размеры: мститель и его родственники в свою очередь подвергались мщению, которое потом снова обращалось на противников. В результате всего оказывался излишек: каждая сторона считала, что от нее пало жертв гораздо более, нежели сколько по справедливости следовало, и вражда становилась нескончаемою. В подтверждение этого, приведено несколько примеров, между которыми один в особенности отличается своим кровавым свойством и отсутствием здравого смысла. Это случилось в ауле Чох в Кази-Кумухе.

Один молодой человек, желая жениться на любимой им девушке, сделал предложение ее родителям. Не стесняясь полученным отказом, он возобновлял свое предложение еще несколько раз, но все с одинаковым неуспехом. Наконец, раздраженный неудачею, он является к отцу своей любезной и требует объяснения, по какой причине он не хочет отдать за него свою дочь? Отец весьма прямодушно отвечает, потому, что не хочет. Тогда влюбленный молодой человек вынимает кинжал и всаживает его в живот старика. Но старик очень хорошо предвидел с каким намерением задорный горец мог прийти к нему в дом, и в то самое мгновение, как тот брался за кинжал, – старик выхватил из-за пояса пистолет и, выстрелил в грудь будущего зятя, упав вместе с ним мертвым. На выстрел и на шум, произведенный домашними старика, сбежались соседи, между которыми были родственники обеих жертв. Без лишних околичностей взялись они за кинжалы и тут же отпраздновали тризну по убитым: произошла резня, в которой 25 чел. легли в продолжении самого короткого времени. Не довольствуясь этим, оставшиеся в живых родственники еще долго вели Канлы самым ожесточенным образом. Наконец соседям и друзьям их удалось кое-как свести запутавшиеся счеты, и склонить врагов на мировую.

Горские общества, в которых существовал обычай оставаться убийце в своем доме, руководствовались вышеприведенною истинною о неисправимости совершенного убийства, о бесполезности мщения за него и о выгоде полюбовной сделки. В этом случае, они могли назваться цивилизованными в сравнении с прочими обществами, где этого не было, потому, что хотя подобное убеждение имело в своем основании корыстолюбие, но посредничество, со стороны властей, допускавшиеся в делах кровомщения, – показывало некоторое стремление к усовершенствованиям по части юстиций.

Тем не менее, кровомститель не был обязан заявлять свою обиду в суд, или начальству: если хотел, то он имел полное право сам искать себе удовлетворения.

В последнем случае, он начинал свое дело тем, что при помощи родственников разрушал дом убийцы до основания; а если, по каким-нибудь причинам, нельзя было сделать этого с домом, то разрушению подвергалась какая-нибудь часть его: конюшня, сарай, клеть, или что-либо из движимого имущества, и если попадался при этом убийца, то его по степени кровожадности противника тут же предавали смерти, или представляли в суд.

Если кровомститель, не желая прибегать к самоуправству, требовал посредничества суда старшин, то суд этот, выслушав, жалобу, старался прежде всего склонить обиженного на мировую и, если это не удавалось, то дом убийцы предавался разорению уже официальным порядком, а сам он изгонялся из деревни навсегда. Но и за тем «обиженный» не всегда считал себя удовлетворенным вполне: если только не был он совершенно бессилен, то и по исполнении судейского приговора, он находил справедливым мстить убийце на смерть.