В заключение, считаю необходимым объяснить причину Калужского обморока. В числе мусульман, являющихся к Шамилю каждую пятницу для общей молитвы, сегодня пришел вместе с другими один из сосланных сюда горцев, по имени Абдулла, который постоянно режет для Шамиля всякую живность. Получив сведение, что в этот день необходимо зарезать несколько штук баранов и птиц, я послал сказать камердинеру Шамиля, что он приказал Абдулле зайти по окончании молитв ко мне. Не дождавшись этого, камердинер отправился наверх, где происходило молебствие; и Шамиль, заслышав его шаги, упал в обморок.

Так объяснил мне причину обморока сам Шамиль, говоря, что сердце чувствовало ту надобность, которую имел в нем камердинер. Я не счел нужным возражать ему ни на счет экстренности этого дела, ни в отношении того, что камердинер имел надобность не к нему, а к Абдулле.

5-го января. Сегодня Шамиль рассказывал мне о богатстве Кавказской природы и о разных достопримечательных предметах, которые, в бытность его Имамом, отыскивались, большею частью случайно, в курганах и лесах Чечни. К сожалению, полученное во время заговора известие о скором прибытии семейства пленника помешало продолжению интересных его рассказов, и я успел приобрести сведения только об остатках некоторых, по-видимому, допотопных животных.

Первое, о чем упомянул Шамиль, был человеческий зуб в 13 фун. весом. Зуб этот был вырыт в лесу близ аула Алистанжи еще до 1845 года и хранился в доме Шамиля с самого похода кн. Воронцова в Дарго. В это же время, он сгорел вместе с домом.

Мюрид Хаджио, подтверждая показание Шамиля, сказал, что он тоже видел этот зуб. Нет никакого сомнения, что это зуб мамонта.

Кроме того, Шамиль объявил мне, что в земле, занятой лесами на пространстве от Дарго до Веденя, есть множество остатков ископаемых животных, или как он говорит, «прежних людей», которые имели еще неизвестные науке размеры, именно: человеческое ребро длиною в оглоблю; кости рук и прочих частей тела тоже соразмерной этому величины. Но тут Шамиль поспешил приубавить, что сам он не видел, ни ребер, ни рук, ни ног, а только слышал о них, но слышал так часто и притом от людей заслуживающих доверия, что решается и сам говорить об этом, как о деле верном.

Мне кажется, что если б общество испытателей природы составило бы хоть самую краткую программу для руководства моего в расспросах Шамиля по этой части, то можно было бы получить подобного рода сведения более полные и разнообразные, нежели те которые будут собраны под влиянием моего невежества.

11-го января. Со времени прибытия в Калугу семейства Шамиля, я не видел его целых шесть дней: все это время, он совершал в кругу своих домашних благодарственные молитвы за благополучное с ним соединение, или сидел в обществе жены, рассказывая о том, что видел и испытывал в продолжение четырехмесячной их разлуки. Наконец, сегодня, пришел он ко мне сам и объявил, что он соскучился, предложил поговорить о чем-нибудь. Со своей стороны выбор темы для разговора я предоставил ему; но он настоятельно требовал, чтобы первый вопрос сделал я, обещая за это отвечать мне положительно и без утайки на все, о чем бы я, ни вздумал спросить его в этот раз. Он был в очень хорошем расположении духа.

Застигнутый врасплох, я не придумал ничего особенно замысловатого, а остановившись на первой попавшейся мысли, я спросил Шамиля, от чего до приезда семейства он печалился иногда о предметах далеко не первой важности, а между тем, ни одного раза не выразил сожаления ни о потере власти, ни о потере имущества?

Кажется, Шамиль не ожидал такого моего вопроса с моей стороны потому, что заметно было, как он для выигрыша времени пытался, впрочем с очень довольным видом, обличить меня в коварстве, которым, вместо одного условленного вопроса, я предложил ему два; со своей стороны я доказал, что сделал только один.