И вот я уже стою лицом к лицу с Грымзой, вцепившись в прутья решётки.

– Потоп! Выпустите меня… нас, товарищ Грымза! – вовремя вспоминаю про соседа.

– Немедленно прекратите, товарищ Куприянова! – противно визжит Анакондовна.

Уверена, будь у неё обычные ноги, она бы ими в гневе топала. Ректорша хватает меня за плечо и вжимает в решётку. Шипит на ухо:

– Прекратите балаган. Остановите дождь. Иначе вас тоже казнят за нарушения, как и его, – кивает на моего соседа, сосульки на её голове смешно дёргаются.

Но мне не смешно. Мне страшно. В какой жуткий сон я попала.

– Как его остановить? Товарищ Анакондовна, – я чуть не плачу.

Грымза не отпускает меня.

– Это ваших рук дело, – шипит она. – Вам и разбираться.

Ректорша отпихивает меня. Начинаю мёрзнуть. Слишком сыро и холодно здесь. Слышу бряцанье железа. Это мой сосед. Поймав мой взгляд, парень садится в позу лотоса и закрывает глаза. Он тоже вымок, но самообладания, видимо, не потерял.

– Для начала, успокойтесь, – говорит мне Грымза своим обычным голосом, неприятным, чуть скрипучим, но уже без примеси злобы.

Киваю.

– Теперь сосредоточьтесь. Вспомните, что вы делали для того, чтобы пошёл дождь, – её голос приобретает гипнотическое звучание.

Я продолжаю кивать, а потом признаюсь, что ничего особенного не делала. Просто пела.

– Пойте, – ректорша поднимает одну бровь. – Разрешаю.

Смотрит на меня свысока.

– Что петь, товарищ Грымза? – срываясь на фальцет, спрашиваю я.

– Что угодно, лишь бы не про дождь, – отмахивается она.

По её лицу бегут струи воды, с носа падают капли. Я стою уже по щиколотку в воде.

– Может, вы нас выпустите?

– Исключено, – сухо отвечает Грымза.

– Но мы можем погибнуть, – всхлипываю я.

– Это ваши проблемы. Считайте, что вы казнили сами себя. И того парня.

Смотрю на эту злобную тётку. Её щупальца в воде кажутся ещё ужаснее. И больше. Ладно, была не была. Попробую спеть что-нибудь солнечное. В голове вертится "Солнце моё". Начинаю тихонько. Дождь будто бы усиливается. Тувинец открывает глаза и пристально смотрит на меня. Что он пытается мне сказать? Кивает. Чем придаёт мне уверенности. Припев звучит ярче, а к концу песни дождь почти прекращается. Сами капли уже не такие холодные. Тёплые, приятные.

– Дальше вы сами справитесь, – криво усмехается Грымза и шлёпает к лестнице.

Свет на пятачке между дверями гаснет. Я замолкаю. Ставшие редкими капли падают на кожу.

– Продолжай, – тихонько произносит Мир и с грохотом поднимается.

Пою всё, что помню. Тувинец ладонями отбивает ритм. Солнечные песни помогают прекратить дождь. Вода из подземелья медленно отступает. Впитывается в землю. Но мы по-прежнему мокрые. Холодно.

Развешиваю одежду на спинке кровати и закутываюсь в простыню и полотенце.

Если к вечеру не просохнет, придётся спать стоя. Матрас тоже мокрый. Ну и дел я натворила. Безумный сон. Мама, я хочу проснуться!

Феекоты, что принесли нам обед, нервно подёргивают лапками, пытаясь стряхнуть с них воду. Они недовольно урчат и торопятся покинуть подземелье.

– Элла, – окликает меня Мир после скудного обеда, – спой ещё.

– Я уже боюсь рот открывать, – честно признаюсь я. – То дождь идёт, то штукатурка сыплется. Куда я вообще попала? А главное, как выбраться теперь? Мир.

– Не знаю, – отвечает парень. – Грымза не отпустит.

Пятачок освещается, и сосед замолкает. На лестнице появляются чьи-то ноги. Упс! К нам пожаловал декан гипно-предсказательного, а я в одной простыне. Так, главное, делать вид, что всё в порядке, и ни в коем случае не смущаться. Бабуля учила. Она-то у меня была ого-го! Рассказывала, как однажды так отплясывала на концерте, что сцена под ней проломилась. Бабуля застряла по пояс. Но номер отпела. Да так, что публика решила, что это элемент шоу. И трижды вызывала бабушку на бис. В общем, важно не терять самообладания и делать вид, что ничего странного не происходит.