Второе непредвиденное историческое завихрение произошло в середине марта: у судебного следователя, ведущего «Дело Нойда», заела совесть. В обход интереса высоких кураторов он послал в Степановку филипповского сыщика.

Когда надзиратели филипповского летучего отряда привезли Григорьеву в Петербург в наручниках, заговорщики испытали ужас. Вся их многомесячная операция рухнула. Им уже стало не до колдуна, который из тюрьмы будет обязательно выпущен. Если Григорьева на допросах следствия или суда развяжет язык и сообщит о приказе офицеров охранного отделения на убийство, то буря, которую они в январе и феврале опасались, поднимется во всю свою мощь. Для заговорщиков это был страшный конец.

В тюремную камеру к Григорьевой они немедленно послали жандармов, которые убедили её до конца молчать. В противном случае или она по решению суда навсегда отправится на бессрочную каторгу (убийство детей никуда не денешь), или они просто убьют её прямо в тюремной камере, подсадив к ней озверевшую уголовницу. И, напротив, если Григорьева будет молчать, они устроят ей из Сибири побег, предоставят в каком-нибудь городе жильё, деньги, новый паспорт, и она сможет жить в комфортных для себя условиях. Григорьева, судя по всему, согласилась молчать. Но это вряд ли ей поможет, потому что такого свидетеля заговорщики в живых гарантированно не оставят – её, скорее всего, пристрелят по пути в Сибирь, при попытке бегства из арестантского поезда.

Убедив Григорьеву молчать, заговорщики решили зачистить Петербург от всех связанных с «Делом Нойда» лиц. Но сделать это аккуратно, как с Кошко. Они решили раскидать по разным городам с повышением в чине и должности ведущего дело судью, следователя и прокурора.

Ну и о Петре они не забыли – о шибко своевольном сыщике, который им всё изгадил. Они спешно повысили его в чине и наверняка запланировали сослать, например, в Одессу, чиновником для поручений.

«Дело о СЛТ», о котором заговорщикам ничего не известно, просто удачно для Петра подвернулось. У него появилась возможность из Петербурга на несколько месяцев уехать. Если бы не оно, он в Петербурге при Филиппове всё равно бы не служил. Указ о его переводе на службу в провинцию уже наверняка готов. Возможно, он прямо сейчас лежит в ящике стола Столыпина, подписанный царём, и тот просто ждёт его возвращения из предстоящей иркутской командировки.

Кошко, как опытный сыщик, быть может даже с каким-то провидческим даром, о заговоре заподозрил. Зная его характер, можно быть уверенным, что в случае наличия у него доказательств он бы уже давно всё царю и премьер-министру рассказал (с обоими он был знаком лично). Но никаких доказательств у него не было. Поэтому всё, что он смог сделать, так это неосторожно проболтаться о своих подозрениях Петру.

Доказательств нет и у Петра. Всё, что у него есть, – это дерзкие рассуждения. Идти с ними к Филиппову с Кошко, а тем более к царю Николаю со Столыпиным, было глупостью. Заявить перед ними, что директор департамента полиции, градоначальник, губернатор, в группе других высокопоставленных лиц МВД, Сената, Главного штаба, мутят за спиной царя заговор, было смешно даже представить. От него немедленно потребуют доказательств, а их нет. Их надо долго и кропотливо собирать в Мурино и в Петербурге.

Сейчас, здесь, трясясь в сырой карете на проспекте Петра Великого, Пётр не знал и не понимал, что ему дальше со всеми этими сведениями и рассуждениями делать. Он не видел никакого логического, вдумчивого выхода. И чем в будущем эта запутанная история проявится, он просчитать не мог.