Центральной фигурой в окружении ребёнка в детском саду является воспитатель его родной группы.

Воспитатель и является тем самым должностным лицом, которое в силу своей должности обязано «знать», что «игра – ведущий, основной вид деятельности дошкольника».

Тут необходимо обратить внимание на целый ряд моментов.

Понятно, что никакой воспитатель дошкольного учреждения не знает, да и не может знать, что такое «игра».

И дело не только в первом принципе Пиррона («ничто не познаваемо!») или в ноуменальности самого термина «игра».

Мне повезло.

Потратив ЖИЗНЬ на это невесёлое занятие, я пришёл к твёрдому убеждению, что человечеству ещё предстоит веками разбираться с сей, наизаковырестейшей из всех универсальных категорий, как чистого, так и не очень чистого, разума.

И поскольку для меня непознанность самого этого понятия очевидна, я смело исключаю воспитателей ДОУ из числа людей, имеющих хоть сколько-нибудь отдаленные представления об игре.

К каким следствиям ведёт этот в целом методологически верно обоснованный вывод.

Во-первых, это вывод о личной персональной безответственности воспитателей «за базар».

Теории, как говорится, теориями, а воспитатели должны каким-то чудом обеспечивать ребеночку доступ к его основной и ведущей деятельности.

И здесь мы попадаем неожиданно и мощно из мира истины в мир мнений!

У воспитателя имеется собственное мнение, причём это мнение он держит при себе.

Оно нигде не опубликовано и никому ни в каком виде не предъявлено.

Но проявляется в каждом жесте, в каждом взгляде, в каждой обмолвке, в каждом слове, в каждой недомолвке, в каждой улыбке воспитателя, обращённых к деткам.

Ютюб сейчас наполнен рефератами (по большей части списанными или переписанными с ошибками) и видеороликами, показывающими как далёк воспитатель от ответственности за свои слова и поступки.

Воспитатели дошкольников – смелые люди!

И, – как пел Владимир Семёнович Высоцкий, – нам – не чета!

Они заходят в группу из двадцати пяти детей дошкольного возраста, как дрессировщик в клетку с разъярённым тигром.

И укрощают!

И плетут деткам сказки!

И выводят их на прогулки!

И укладывают их спать!

Чем мать восемнадцати детей в пещере отличалась от нашей воспитательницы в детском саду принципиально?

А тем, что у неё детки были родные («мы с тобой одной крови, ты и я!»), и разного возраста.

А в детском саду в одной группе собраны дети разных кровей и одного возраста.

Сие фундаментальное различие имеет целый ряд неопровержимо доказанных следствий.

Следствий весьма далёких от позитивных окрасок и оттенков.

На одной из своих самых ярких коротких и страстных игр, проведённых с коллективом педагогического училища в Екатеринбурге ещё в 1992-ом – если мне не изменяет быстро слабеющая память – году, я предложил собравшимся (педагоги, администрация, полсотни лучших студенток – все лица исключительно женского пола) разобраться с таким моим постулатом:

– Вы – женщины, которые бросили свои семьи и своих собственных детей и пришли сюда учить будущих женщин, которые также оставили свои семьи, чтобы встретиться с вами, и учите их здесь тому, как правильно бросать свои семьи и своих детей и идти воспитывать чужих детей, оставленных собственными матерями.

Зал просидел абсолютно молча четыре часа!

И потребовал «продолжения банкета»!

Один из главных выводов периода конца СССР прозвучал в педагогической гостиной Урайского эксперимента так: «В стране подорван инстинкт материнства!»

Бесконечные телешоу Андрея Малахова о брошенных детях и непутёвых мамках просто подтверждает этот страшный в своей простоте и безысходности вывод.