пленённое тобой.
И отражением лица
луна сияет без конца,
и под мелодию луны
плывём сквозь сны.
Не разобрать, где явь, где сон,
где шёпот, вскрик, дыханье, стон,
и что вначале целовать —
не разобрать.
Луна вплывает сквозь стекло,
и ослепительно светло,
и надо нам глаза закрыть,
чтоб дальше плыть.
7
Вновь в полутьме и полудрёме
передо мной твои глаза,
и нет ни чувств, ни мыслей, кроме
того, что я не то сказал.
Слова беспомощны и грубы,
мертвы, как жухлая трава,
когда не сердце и не губы
их создают, а голова
обдумывает, произносит
логично, чётко, не спеша,
когда застыла и не просит
тепла уставшая душа.
Но прорезают тьму ночную,
как два прожектора, глаза,
и, словно в юности, начну я
ждать, обежавши весь вокзал,
тебя. Опаздывает поезд
на дни, недели, годы, жизнь…
Не узнаю. И жизни пояс
источен дырочками лжи.
Петлёю суеты и скуки
захлёстывает дней кольцо,
но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо.
8
Но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо,
и в воздухе застыли звуки,
прошиты молнии концом.
И дождь слепой хлестал без края,
и солнце лилось через край,
мы были изгнаны из рая
и снова возвращались в рай.
В плену случайных соответствий,
меж встреч, свиданий невпопад,
средь пошлости причин и следствий
вилась тропинка через сад
души. … В какой-то странной муке
от боли к радости скользя.
И ожили внезапно звуки,
ликуя, жалуясь, грозя…
9
Ликуя, жалуясь, грозя,
твои глаза в ночи сияли.
Что было можно, что нельзя,
мы, делая, не понимали.
В смятенье рук, в маршрутах губ
не знали меры и порога,
охотник нежен был и груб,
неутолима недотрога.
На теле линии судьбы
мы открывали ненароком,
любви невольники, рабы,
спелёнатые страсти роком.
И лишь сиянье твоих глаз
над пропастью непониманья
от гибели спасало нас,
лишь только глаз твоих сиянье.
10
И лишь сиянье твоих глаз,
агатовый овал,
смогло меня на этот раз
увлечь за перевал.
За перевалом год всего
парю я, как во сне,
моложе вдвое оттого,
что ты живёшь во мне.
В чужое время я попал
иль ты вошла в моё?
I fall in love, в любовь упал,
как в прошлое своё.
Тебя искал я много лет
до нынешней весны,
как наваждение, как бред,
мелькал едва заметный след
сквозь грёзы, явь и сны.
Свет серебристый знаком «Да»
заполнил окоём,
когда вошла ты навсегда
через дверной проём.
Легли на плечи две руки
подобием кольца.
Ведь нет у времени реки
начала и конца.
В твою ль я лодку пересел
иль села ты в мою,
безумен был я или смел
у жизни на краю.
Но линии судьбы сплелись
водою и огнём,
в сиянье радуги слились,
дугою в небо поднялись
и растворились в нём.
11
Я плыву,
надо мной, подо мной океан,
я живу,
я свободен, рассеян дурман.
Рядом с тёмной крутою покатостью спин
реют тени. Свершилось! Свободный дельфин,
среди братьев, ни мыслей, ни чувств не тая,
разорвав какофонию быта,
я струюсь и мелодию сфер бытия
всею кожей вбираю открыто.
Прорезаю сонаром громаду воды,
вдруг локаторы сверху и слева
принимают стаккато мольбы и беды,
вспышку боли, обиды и гнева.
Там, вдали, в наступающей сумрачной мгле
на покинутой, горько любимой земле,
ты сквозь мрак и отчаянья глыбу
бьёшься, как серебристая рыба.
Вверх и влево скольжу, возвращаюсь, спешу,
я узнал этот голос, я им лишь дышу,
я успею вернуться, подставить плечо,
мы сумеем уйти до отлива,
примет нас океан, и волна горячо
нас обнимет и схлынет игриво.
Мы свободны, вдвоём, мы плывём, отчего ж
забивает мелодию нервная дрожь
и сжимает предчувствием сердце?
Тень грядущего кроет лощины судьбы,
и тревога сминает морщинами лбы
частотою в три тысячи герц.
12
В моих словах насмешку слышишь ты,
в улыбке дружеской находишь ты надменность,
ты лживою считаешь откровенность
и ханжеством – суровости черты.
Ты говоришь: трепло и фантазёр,