Убедившись, что я и не помышляю трогать её, учительница подошла ко мне ближе и, посмотрев на меня не то с презрением, не то с жалостью, сказала:

– Не успокаивай себя, мальчик. То, что ты не родной сын своей матери, ясно как день, – немного помолчав, она добавила: – А на второй год теперь ты точно останешься, не сомневайся.

– Мне плевать! – отрезал я и бросился к своей парте собирать учебники в рюкзак. – Мне плевать на учёбу, на вас и на всё остальное!

– Тогда в школе можешь больше не появляться, – с улыбкой проговорила учительница, глядя мне вслед, когда я уже собрался покинуть класс. Тогда я обернулся на выходе и ответил со всей уверенностью.

– Так и сделаю!

С этими словами я вышел из класса. И в припадке необузданного гнева побежал вниз по лестнице, не заметив на своём пути какую-то первоклашку и сбив её с ног. И дабы помочь ей подняться, я со всей силой потянул её за руку.

– Сейчас оторвёшь! – вскрикнула она.

Так в стремлении помочь девочке я принёс ей ещё больше страданий.

– И угораздило же тебе встретиться мне на пути, – нервно сказал я и двинулся дальше. На самом же деле эта первоклашка, сама того не сознавая, помогла мне одержать победу над бушевавшей во мне бурей эмоций. Я вдруг замедлил шаг и направился к площадке для воркаута подле здания школы. Опустившись на деревянную, выкрашенную в синий цвет лавочку, я предался размышлениям о своём родстве с матерью, в ходе которых что-то заставило меня засомневаться в клевете учительницы. Вернее, ясно что: и совершенно разная с матерью внешность, и странная история про сбежавшего отца, и отсутствие моих фотографий во младенчестве. Я не мамин ребёнок. С каждой секундой я всё больше проникался этой идеей и всё сильнее мне хотелось завыть диким зверем, уткнувшись лбом в ствол старого раскидистого дуба у школьных ворот. Но всё же находил успокоение в мысли, что мою священную любовь к матери не сможет разрушить даже самый страшный ураган. И как бы там ни было на самом деле, в нашей семье всё останется по-прежнему.

На площадке я был один, и если б хотел, мог плакать сколько душе угодно, не опасаясь того, что кто-то станет свидетелем моей слабости. Но с недавних пор я вбил себе в голову, что слёзы – это удел маленьких глупых детей и что взрослые должны обходиться без этой ерунды.

На площадке появился Женя и, опустившись на лавочку рядом, положил руку мне на плечо в знак поддержки.

– Не обращай внимания, – сказал он. – Весь класс знает, что Ирина Викторовна плохо к тебе относится. Идёт на всякие выдумки лишь бы уничтожить тебя.

– Самое страшное, – отозвался я спокойно, – что на сей раз она ничего не выдумывала. Скорее всего, мама на самом деле мне неродная.

– Ну и что, – пожал плечами Женя, – подумаешь, не родная. Теперь, когда ты узнал об этом, ты же не станешь любить её меньше?

– Конечно, нет, – поторопился ответить я.

– Вот. И она тоже не изменит к тебе своего отношения. Всё останется по-прежнему.

Несомненно, мне следовало поблагодарить Женю за слова утешения. Стоило мне взять их во внимание, как по мановению волшебной палочки моё безнадёжное уныние уступило место привычной бодрости. Но мне казалось чем-то немыслимым выразить другу признательность, ибо ранее я никогда не испытывал такой надобности в отношении кого-либо. А теперь, когда моё доброе отзывчивое сердце должно было пойти в ход, я с ужасом осознал, что оно давно уснуло во льдах и что мне потребуется немало времени, чтобы его отогреть. Я молча устремил глаза в гальку под ногами. Тут Женя хлопнул мне по спине и весело сказал:

– Смотри-ка, кто идёт!

Я вскинул голову и увидал Ксению, которой ещё ни разу не удавалось пройти мимо меня, не будучи задетой моими колкими шуточками и обзывательствами.