– Зина, ты сегодня какая-то странная, – сказала Ольга, садясь в кровати. – Не болтаешь, как обычно, а молчишь и о чём-то думаешь.

– Вам кажется, Ольга Николаевна, – улыбнулась я натянуто, – просто не выспалась, наверно.

Ливший три дня кряду дождь наконец кончился, и на небе засветило солнце, озарив светом золотой сад перед домом. Женщина попросила меня открыть окно, на что я ответила:

– Не смотря на солнечную погоду, на улице холодно. Вы можете простудиться.

– Открой окно! – снова велела хозяйка властным тоном. Мне пришлось исполнить её просьбу. В комнату влетел утренний свежий ветер. Женщина приподняла голову и с блаженным видом уставилась на пышную крону старого дуба в саду, а затем поднялась с кровати и двинулась в сторону окна. Лёгкая хлопковая ночная рубашка на ней развевалась на ветру точно флаг. Но попросить её хотя бы укутаться было бесполезно, и я продолжала помалкивать. Но когда она вдруг взобралась на подоконник с ногами и облокотилась спиной на откос, я завопила:

– Ольга Николаевна, теперь я вам приказываю! Немедленно слезьте с окна. Мало того, что вы рискуете подхватить воспаление лёгких, так ещё и рухнуться вниз!

Ольга громко расхохоталась и дабы ещё больше меня рассердить, стала ногами на подоконник и начала на нём приплясывать, напевая под нос какую-то весёлую песню. Я не узнавала в этой безумной женщине мою разумную серьёзную хозяйку. На шум прибежал Андрей Иванович и, увидев, что вытворяет жена, взялся за голову. Но он не церемонился с ней, а молча схватил за талию и снял с подоконника. Когда он на руках нёс её до кровати, она вдруг заплакала. Кстати, это был первый и последний раз, когда я видела плачущую хозяйку. Андрей Иванович усадил её на подушку, а сам встал на колени перед ней и, взяв в ладони её красивое, но с недавних пор сильно постаревшее лицо, сказал:

– Любимая, что случилось?

Она опустила глаза и снова всхлипнула. Хозяин повернулся ко мне и спросил чуть ли не со злобой:

– Это ты её чем-то огорчила?

Прежде чем я ответила, женщина воскликнула:

– Андрей, я всё знаю!

Хозяин нахмурил брови, но всё ещё с нежностью и любовью смотрел на жену.

– Что знаешь? – поинтересовался он осипшим от переживания голосом.

– Я знаю, чем больна, знаю! Вы с Зиной сильно ошибались, если думали, что это легко от меня скрыть. Вы думаете, я ничего не вижу, ничего не понимаю?! Я скоро умру, но не от этого мне так горько и обидно. Я умру, меня положат в холодную землю и закопают. И никто даже не вспомнит, что когда-то по земле ходила такая Ольга, очаровывая каждого встречного своей красотой, любящая своего мужа и свою семью. И на мою могилку, в лучшем случае, один раз в год будет приходить Зина и вырывать сорняки вокруг оградки. А ты скорее сам умрёшь, чем забудешь хоть на миг о своей ферме и о своих потных лошадях. Ксения будет только рада моей смерти, ведь она наконец избавится от той, которая всегда ей только мешала. Смотрите, какую жалкую и никчёмную жизнь я прожила! Смотрите, не стесняйтесь!

Ольга откинулась на кровать и закрыла глаза. Хозяин лёг рядом с женой и стал покрывать её поцелуями. Она лежала, не шевелясь, равнодушная к его ласкам. Я вышла из комнаты, чтобы выключить плиту, на которой закипал суп. А потом вернулась, чтобы спросить у супругов, будут ли они обедать. Но им, разумеется, было не до меня. Хозяин прильнул щекой к щеке жены, и они пролежали так рядом, умываясь слезами друг друга, не меньше часа.

В тот день в доме рыдали все, кроме дочери хозяев. Комната Ксении располагалась прямо напротив комнаты родителей и было глупо надеяться, что она не слышала причитаний матери. Я застала её в коридоре второго этажа. Она расхаживала по нему взад-вперёд и, по всей видимости, не решалась навестить Ольгу. К моему удивлению, девочка выглядела вполне спокойной и исполненной самообладания. Лишь угрюмое выражение лица не позволило бы несведущему в делах этой семьи думать, что у неё всё в порядке. Но мне не казалось, что отсутствие слёз на её глазах было признаком чёрствости характера или нелюбви к матери. Просто этот удар судьбы она решила перенести достойно, приняв недуг Ольги за волю божью. И всё же, как бы я не оправдывала девочку, было ясно, как день, что к своим семнадцати годам она стала поистине безжалостным существом. Только чем было вызвано столь кардинальное изменение в её характере, оставалось загадкой.