– Навечно, – повторил Стемгал и обнял Рэн за шею, хотя попытка обнять такую громадину выглядела со стороны нелепо, будто годовалый ребенок удумал заключить в объятия слона.

А потом Рэнла легла. Голова ее покоилась на вытянутых передних лапах. Стемгал устроился рядом, привалившись спиной к ее боку. Они ждали, пока заживут раны Рэн, и, чтобы скоротать время, Смерть рассказывала наместнику о своей жизни и кончине, о Богах, преемниках, битве Отражений с Алгодом и том, почему им пришлось спасти его сегодня. Стемгал слушал с нескрываемым интересом, задавал уйму вопросов и то и дело посматривал на бок Рэн, где на черной чешуе отчетливо виднелся рисунок белого маленького дракончика, который мирно спал, свернувшись калачиком.

Впервые за всю свою жизнь Стемгал ощущал настоящее умиротворение. В сердце росло и крепло новое, восхитительное и пленительное чувство – истинная вера. А вместе с верой рождалась надежда: все обязательно будет хорошо, однажды черная драконица уничтожит Пустоту. Отчего-то Стемгал в этом не сомневался. Смерти просто нужно немного помочь, и тогда его дети вновь порадуются солнцу, познают вкус свежих ягод и фруктов, увидят, как прекрасны леса и усеянные цветами луга, услышат щебетание птиц и изопьют чистейшей родниковой воды. У Стемгала защипало глаза от мысли, что однажды он и его близкие смогут засыпать в тишине, которую больше никогда не нарушат стенания мертвых.

Лаш со стоном перевернулся на спину, а потом медленно, стараясь не совершать резких движений, сел. Все тело, несмотря на отсутствие ран, нещадно ломило. Он огляделся.

Его заперли, по всей видимости, в подвале, на удивление чистом, где вместо привычного тюфяка стояла старенькая и скрипучая КРОВАТЬ. Лаш не смог вспомнить, спал ли он вообще когда-нибудь на кровати. Ему даже выделили видавшее виды, но стиранное стеганое одеяло, которое он теперь накинул на плечи. Рядом на покосившемся табурете стояла большая глиняная кружка с водой и лежала краюха хлеба. Кто и когда все это принес, Лаш не знал, как не знал и того, сколько времени провалялся без сознания. Однако не смог не отметить: кожа на спине осталась цела, да и других повреждений не было, а значит, к нему отнеслись по-человечески и не тащили волоком, как того паренька, что удумал напасть на Падальщицу.

По-прежнему докучал холод, но стал он куда более терпимым. Недовольным громким урчанием в животе дал знать о себе голод. Лаш взял краюху и откусил.

Боги, он, наверное, никогда не ел такого вкусного хлеба!

То черствое говно, которым кормил Шонатт своих рабов, хлебом язык не поворачивался назвать. Глотнув воды, Лаш и вовсе не смог сдержать стон удовольствия: она была свежей и прохладной, а не мутной, не пахла тухлятиной и не отдавала кислятиной. Он старался есть медленнее, чтобы растянуть удовольствие, не спеша прихлебывая из кружки. Из КРУЖКИ. Не из чертовой собачьей миски!

Лаш вдруг ощутил себя полным ничтожеством. Как вышло так, что обычный хлеб, кружка и кровать, заставили его едва ли не рыдать от благодарности к людям, пленившим его? Он настолько обрадовался столь банальным вещам, что на время позабыл и о рабском ошейнике, и о своем положении, и даже о Надлис, о судьбе которой ничего не знал.

Закончив с нехитрой трапезой, которая слегка приглушила голод, Лаш попытался понять, где находится и как долго был без сознания, и только теперь заметил крохотное, узкое окошко под потолком в противоположной стене помещения. Хотел подойти к нему, попробовать подтянуться и выглянуть наружу, но с разочарованием понял, что прикован цепью за лодыжку к кольцу в полу у кровати. Из-за ломоты в теле и шума в ушах он и не обратил на нее внимания, да и в целом за много лет к цепям он привык настолько, что те стали чем-то само собой разумеющимся.