Извиваясь среди бурелома, тропинка выводит меня к небольшой лесной полянке. Это моя точка назначения. Несколько кирпичных фундаментов виднеются среди травы. Кое-где, возвышаясь над грудами битого кирпича, торчат куски стен старой кладки бывшего лесничества, помеченного на карте как «домик лесника». В 1942 году здесь стояла немецкая минометная батарея. Больше об этом месте ничего не известно. Что тут происходило мне и предстояло выяснить посредством лопаты.

Остатки траншей и минометных позиций, заросшие борщевиком хорошо просматриваются между строениями. Наудачу пробиваю щупом несколько ям, но характерного стука о дерево пола или накат блиндажа не чувствую. Это значит, что все эти блиндажи уже копали, сняли накаты и вскрыли деревянные полы. Обломки сковородок и чугунков на поверхности подтверждают мои предположения.

Некоторое время я бродил под дождем между развалин, безрезультатно тыкая щупом, пока не увидел хорошо протоптанную тропинку, ведущую вглубь леса. Пройдя по ней, я неожиданно уперся в деревянную изгородь и столкнулся нос к носу с лошадиной мордой, которая грустно смотрела на меня, шлепая черными бархатными губами. Лошадь стояла рядом с телегой под навесом возле бревенчатой, покосившейся избы притулившейся среди сосен.

– Что, сынок, заблудился? – раздался сзади скрипучий голос.

От неожиданности я выронил щуп и резко обернулся с лопатой наизготовку. Передо мной стояла сгорбленная маленькая старушка в длинном плаще и резиновых сапогах. Морщинистое лицо ее почти полностью скрывал капюшон, по которому стекали капли воды. Одной рукой она с трудом тащила мешок, набитый свежескошенным клевером, а другой опиралась на косу, уперев ее рукояткой в землю. Лезвие мокро лоснилось остро отточенной сталью с налипшими на нее травинками.

Не обращая внимания на мой испуг, она смахнула воду с лица цепкой мозолистой лапкой и кивнула на мешок.

– Помоги бабушке.

Я закинул мешок на плечо, подхватив лопату со щупом, зашагал следом.

– Вы, здесь живете?

– Летом живу милок, а зимой в деревне проживаю у сына. Деревня – то рядом. Раньше тут лесничество было. Отец мой лесником был вот мы все здесь и жили.

Все это она выпалила одним духом. Видно нечасто сюда заходили люди, и поговорить ей было не с кем.

– Ты сам-то кто таков будешь? – хитро посмотрела она на меня, – копальщик что ли?

И не дав мне рта открыть, недовольно добавила:

– Вижу что копальщик с лопаткой вон да с ружьем. Все тут перекопали. Ходють и ходють. Ям понароют намусорят только. В прошлом году тоже приходили. Все выспрашивали, где тут, что было в войну да в старину. Пустила их в избу, а они паскудники икону дедову сперли!

Видя, что разговор принимает неприятный оборот, я рассказал ей о поднятых нами вчера бойцах, о том, что здесь возможно лежат непогребенные солдаты которых надо опознать и похоронить.

Старушка, молча, слушала, поджав губы, потом взяла у меня мешок с клевером и принялась вытряхивать его в сенях. Тут же стояли три деревянных клетки с жирными кроликами, которые учуяв запах клевера, начали метаться и пищать. Я переминался с ноги на ногу, не зная, что ей сказать еще.

Закончив с мешком, сунув по охапке травы своим ушастым питомцам, она обернулась и все тем же недовольным тоном сказала:

– Ну, заходи что стал? Не под дождем – же мокнуть.

Я не стал себя упрашивать, быстро скинул сапоги, плащ и всю остальную амуницию.

– Посижу у бабки, пока не выгонит, – подумал я, – хоть дождь пережду.

Шлепая мокрыми босыми ногами по крашенному полу, я прошел в переднюю. В избе было сумрачно. Электричеством здесь, похоже, не пахнет. Керосиновая лампа на столе говорила сама за себя. От русской печки исходило приятное тепло. Я в нерешительности присел на лавку. Старушка, чиркнув спичкой, запалила фитиль керосинки на столе.