Главной проблемой на пути становления «элиты с индивидуалками» было то, что удалить профессиональную или специальную сеть было очень трудно и опасно, а поверх нее устанавливать что-то – затея вообще бесперспективная. Нарушая только нащупанный, но не изученный толком учеными Содружества баланс в человеческом мозге, горе-врачи могли запросто превратить этот самый мозг в дурно пахнущую жижу, неспособную вообще ни на какую деятельность.

Насколько я понял, вообще любая имплантация в мозг была связана с риском получить на выходе не разогнанного специалиста, а овощ, и чем эта имплантация сложнее и обширнее, тем больше эта вероятность.

Вы спросите: «Откуда ты это все узнал?» А я отвечу, что 7 часов штудирования обширных пояснительных окошек со ссылками на другие окошки с еще большим количеством информации способны дать очень многое, если действительно уметь читать. Всю ту структурированную совершенно для другого информацию я уже по-своему записывал себе в «блокнот», найденный тут же. Какие-то выводы сделал из весьма косвенных данных, каюсь. Но теперь я обладал хоть какими-то данными про этот мир.

От дальнейшей «работы с источником» меня отвлекли глаза. Вернее, резь в них, словно песка насыпали. Начал моргать и… увидел свет. Он доставлял боль, но был весьма желанным.

Как только глаза привыкли, я осмотрелся и увидел вместо уже понятной палаты что-то больше похожее на операционную. По крайней мере, здесь было целых два врача и куча оборудования. И, о чудо, оба они с тревогой смотрели на меня.

– Кхе-кхе, буль-буль-буль! – вежливо поприветствовал я собравшихся.

– Сейчас-сейчас! – пробулькал мне в ответ один из врачей, снимая с меня какую-то маску, – вы говорить можете?

– Кхе-кхе буль! – отчетливо повторил я.

Доктор чертыхнулся и полез куда-то в глубину программы. Что-то обнаружив, он радостно воскликнул и с энтузиазмом, достойным лучшего применения, вдавил на сенсоре какую-то кнопку. Почти сразу я почувствовал большое облегчение и смог говорить нормально.

После потока не всегда цензурной благодарности с моей стороны, ко мне подошел какой-то третий человек в халате, на доктора смахивающий меньше, чем я на кандибобер, и безапелляционно потребовал ото всех покинуть помещение. И они его послушались.

– Александр Александрович, что вы помните из жизни до попадания в аномалию?

– Что, простите? И кто вы такой, елкино? – тупо уставился я на визави.

– Я Филипп Рудковский и… мне… я почти уверен, что под действием аномалии у вас могли возникнуть приинтереснейшие особенности головного мозга! Это все здесь, все очень похоже на недавний случай в Глизе! К сожалению, выживших тогда не оказалось, а сейчас у нас есть вы! Может быть, вы что-то помните оттуда, из самой аномалии, или еще что-то необычное присудствует?

– Как сказать. По-моему, у меня легкие галлюцинации. Чудится мне странный мир, в котором я пилот того самого летательного аппарата, на котором я и свалился со второго перехода.

– Феноменально! – воскликнул этот псих. – Вы определенно должны мне все рассказать! Да и парочка опытов с вами не помешает…

– Э-э-э, дядя, мы так не договаривались, хрен тебе поперек редьки, а не моя тушка на опыты!

– О да, простите, мне стоило быть сдержаннее, все-таки вы очень ценный экземпляр…

– Экземпляр… – пробубнил я, – что вы можете мне предложить взамен на мои знания и не причинят ли мне вреда ваши опыты?

– Понятия не имею! – залихватски всплеснул он руками.

– Хороший подход. И почему мне здесь встречаются все не от мира сего? Этот лейтенант – восторженный юнец, теперь это вот. Филипп. – очень тихо и неразборчиво квакнул я и, прокашлявшись, добавил на человечьем, – это я хотел спросить у вас, какими ресурсами вы обладаете?