– Время опережает меня, и я ориентируюсь на него.
Ему чисто физически не хватало двадцати четырех часов в сутки. Спрессованный график встреч едва ли не каждый раз давал погрешность в сорок минут:
– Программа составлена на компьютере, а встречаемся с людьми. Когда человек говорит, повернуться спиной невозможно. Мы не святые. Нас есть за что критиковать. Вдруг от Василия Васильевича правды жизни будет больше, чем от всего правительственного заседания? И такое бывает!
Из отрывочных фраз, как из мозаики, вырисовывалась интересная картина его взаимоотношений со временем:
– Чем больше человек думает, тем меньше он спит.
Начинающим инженером он «работал на шахте двадцать четыре часа в сутки, а потом ещё на зоне преподавал алгебру и геометрию». Первым секретарём горкома «вкалывал двести суток в командировках и тридцать шесть часов в сутки». Ныне, главой республики, за шуткой стал скрывать торопливость:
– Увеличить бы астрономические сутки до сорока восьми часов, тогда бы точно всё можно было быуспеть. Время сейчас бурно течет – измеряется не десятилетиями, а месяцами…
Мне, стоявшей за спиной Героя, напротив, казалось, что прошли не дни, не недели, а столетия. Я не могла отделаться от ощущения, что держу Время в пригоршнях. Оно утекает, сочится сквозь пальцы, расходится кругами в бездонном колодце Памяти.
…Герой опять уходил без меня в тайгу. Возвращался. Молчал. Вдруг – взгляд со знакомым уже прищуром, как будто на мушку берет:
– Человек нуждается в красоте и правде. Это все равно, как в охотничьей избушке, где два десятка мужиков вповалку спят, кто-то дверь на рассвете открыл навстречу таежному воздуху…
Так-так… Это зачем же он ходит в тайгу? А Стефанов тем временем продолжал. И взгляд уже был опять тем самым, как сквозь оконную раму:
– Негазетная правда сегодня неинтересна, – сказал он, сильно налегая на слово «негазетная». – Не так уж много тех, кто имеет охоту узнать прошлое или ещё более рискованное желание – постичь будущее.
И косой взгляд в мою сторону: проверяет, пишу или нет?
– История – удивительнейшее путешествие по жизни! Выдумываются лишь истории, а настоящая История создается. И ее нельзя ни переделать, ни переписать, её можно только продолжить. Трагедия всей нашей эпохи в том, что мы не хотим воспринимать свою историю такой, какая она есть…
Я слушала, строчила в блокноте, а сама про себя думала: «Почему он сейчас об этом? Вроде бы как не по теме… Неужели снизошёл до того, чтобы со мной поговорить?» Поднимаю голову от блокнота: ну да, размечталась, герой совсем в другую сторону смотрит и вид у него такой, словно вообще меня не видит и не подозревает, что я на свете есть. Нет, повернулся-таки в мою сторону.
– Самый опасный для историка труд – хроника современной истории, – произносит он, глядя на меня с ненавистью. – Ложь, что всё развивается по спирали, каждый виток повторяет предыдущий на более высоком уровне. Глупость! Время движется по кругу. Что будет, то уже было. И не время уходит – уходят люди, живая человеческая мысль.
…В день освящения заполярного храма свирепствовал мороз, скрипел под ногами промерзший до синевы снег. Ударил язык колокола и будто бы расколол намерзший на небесном своде лёд. Просыпался он вниз, на землю, миллионами игольчатых белых снежинок. Теснится в новом храме заполярный люд, греет дыханием стылые стены. И Стефанов – без шапки, с седой, словно заснеженной, головой – говорит, проглатывая комок. О том, что построили с благословения патриарха первый храм на этой святой земле. О том, что теперь люди могут поставить свечи памяти и покаяния. О том, что родине ГУЛАГа, может быть, больше других необходимо, чтобы именно здесь прозвучали колокола согласия и примирения, колокола веры. О том, что православная церковь всегда выполняла миссию миротворчества, собирательства России…