Но Маня уродилась вся в мать, а та не всегда была такой, какой она стала, благодаря пришедшему в её жизнь страшному сожителю, женскому алкоголизму. Лидку Крайцман ещё помнили совсем в другой ипостаси. Весёлая, хваткая, независимая, страстно желающая быть счастливой! Вот какой она была на заре туманной своей юности.

Эта ли независимость, это ли страстное желание быть счастливой и сослужило ей злую службу. Замуж Лидка выходила три раза и ни с одним избранником создать не только счастливую, но хотя бы сносную семейную жизнь не смогла. Мужики всё были не те: хлипкие, не достойные её яркой красоты, какие-то и не мужики вовсе, не было с ними счастья, хоть тресни! Но Лидка верила в счастье до тех пор, пока счастье это не подвернулось, наконец, ей под руку. Она влюбилась так, что небо скукожилось в овчинку, а счастье… оказалось прочно женатым. Мир рухнул, а Лидка надломилась, как былиночка на ветру.

Дочь она любила, но ничегошеньки дать ей не могла, кроме кромешной нищеты, муторного похмельного запаха в неустроенном их сиротском домишке, поутухшего, но всё ещё не погасшего окончательно желания быть счастливой, склочности и драчливости, да… ненависти и зависти к другим, уже счастливым, которым тупо повезло, а они этого счастья вовсе не достойны.

А ещё она дала дочери сумасшедшую какую-то притягательную женскую силу. Не было такого мужика, который в её присутствии мог бы оставаться в спокойном, уравновешенном состоянии. И не важно, что это всего лишь молоденькая соплячка, не слишком хорошо одетая, наштукатуренная, как стена в подъезде, с декольте до пупа, но… каким декольте! Грубоватая, несносная, опасная, но чертовски желанная. Это была самка в самом ярком своём воплощении. И Мурка понимала это и уже умела этим пользоваться.

Она тоже мстила, но кому и за что? Правда просветление иногда находило, и она хотела быть просто счастливой, а не назло кому-то. Но это не долго гостило в её мятежной душе, и она снова искала своё счастье не ради, а вопреки.

Поднимались по Витиму к Маме. Для Лики Витим навсегда останется сиреневой сказкой. У этой реки не зря было мужское имя. Неширокий, но со скалистыми берегами, стремительный, с настолько мощным течением, что суда вверх по течению идут почти что шагом. Зато обратно их движение по реке напоминает полёт. За две вахты река выталкивает любое судно из себя, как пробку из бутылки, так не любит чужаков. Сиреневый красавец, одним словом, к тому же капризный.

Почему же всё-таки сиреневый? А вот закрался этот цвет в подсознание: яркий, насыщенный, счастливый! А составляли его и зелень берегов, от глубоко тёмно-зелёного оттенка, до легко, ярко, светло-салатового, и утренний восход, нежно-нежно розовый, и небо в полдень, прозрачно-лазоревое. Как-будто ребёнок взял акварельные краски с богатой палитрой и, не задумываясь о бренности земного существования, ничего о нём ещё не ведая, обмакивает беззаботно кисточку то в ярко-красный, то в радостно-зелёный, то в беззаботно-розовый, то в солнечно-жёлтый… А, в результате, возникает ощущение счастливого сиреневого, цвета романтики, желания объять весь мир, жить и любить!

Север! Ну почему ты такой разный? И видишься то прекрасным исполином, то несчастным, промёрзшим, голым и босым сиротой? И не в такие ли минуты светло-печальных раздумий о судьбе этого огромного ареала, под названием Север, вызревало в душе Лики решение остаться здесь навсегда, внести, так сказать, посильную лепту…

«Господи! Лика! О чём ты? Какая лепта? – скажешь ты себе через двадцать восемь лет. – Разве от тебя зависит хоть что-то в этом мире? Разве пришло твоё время? Или время этого исполина, под названием Север, заснувшего на миллионы лет среди льда и белых-белых, как всё неизведанное, снегов? Разве пришло время таяния ледников?!!»